Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

Вздыхал.

Цокал клювом.

- Я… знаешь, я больше не злюсь на него, но мне было больно… то есть, я понимаю, чего он боится. Я не выдержу, наверное, если опять будет так больно. И лучше, если каждый из нас…

Не лучше.

Пустые ночи. Суетливые дни, заполненные делами.

…каталоги с мебелью.

Обои, шпалеры и гобелены. Старые сокровища, которые во многом и сокровищами не были, но нуждались в ревизии. Полы, двери, камины… тысячи и тысячи мелочей. Но все равно их недостаточно, чтобы избавить от одиночества. К концу дня накатывала усталость, и Кэри, без сил падая в постель, тянулась к какаду. Тот оживал и хриплым проникновенным голосом просил:

- Вернись.

- Скажи уже что-нибудь другое, а? А лучше я… сегодня мы добрались до чайной гостиной. В ней некогда леди Эдганг собиралась с подругами, давно, еще когда у нее оставались подруги, а потом сидела одна. Это страшно на самом деле - одиночество. Я только сейчас стала понимать, насколько страшно.

Попугай перебирался на изголовье кровати и, крылья расправив, кланялся, просил:

- Дай ор-р-решка, Кэр-р-ри…

- Держи.

Брал осторожно, лапой, балансируя на одной и удерживаясь, не иначе как чудом.

- Благодар-р-рствую, - он церемонно кланялся и повторял. - Вер-р-рнись.

- Вернусь, наверное. Или нет. Я не знаю. Я смотрела на эту гостиную и… я видела себя в ней. Представляешь? Не ее, но себя. Вот сижу, пью чай… одна. Всегда одна. Смотрю на картины или в окно. Или пламенем любуюсь. Книги читаю. Хотя нет, книги читают в библиотеке… ее почти и не разворовали. Впрочем, все более-менее ценное еще отец продал. Или Сверр? Не важно. Главное, она в этом доме сошла с ума от одиночества и ревности.

Какаду слушал внимательно и орех разглядывал.

- И я боюсь, что стану такой же. Я не хочу. Я не знаю, как мне быть…

- Вер-р-рнись, - подсказывал попугай.

И Кэри отвечала привычное:

- Нет.

А потом ее украли…

Обычный вечер. Сон, который долго не шел. И попугай, придремавший на подоконнике, взъерошенный, нахохлившийся, он выглядел спящим. Но стоило Кэри пошевелиться, как попугай вздрагивал. К счастью, молчал.

Она же ворочалась с боку на бок, и перина казалась жесткой, комковатой. И постельное белье все еще пахло плесенью, пусть бы его и проветривали минимум трижды. Мешала подушка, одеяло, сама ночная сорочка, сбившаяся, спеленавшая ноги Кэри.

Хотелось пить.

И не хотелось. Сбежать. Спрятаться. Страх был иррационален, и Кэри заставляла себя лежать в постели, повторяя ненавистную считалочку.

- Раз-два-три-четыре-пять…

Сон навалился, смял, и Кэри едва не задохнулась. Она падала куда-то и долго, бесконечно, понимая, что падение вот-вот перейдет в полет, но не умея раскрыть крылья. И голос какаду звал:

- Вер-р-рнись.

Глупость. Как она может вернуться из пропасти?

Упасть не позволили, выдернув из сна рывком, но лишь затем, чтобы сунуть под нос тряпку с острым мертвенным запахом лилий. От него закружилась голова, Кэри пыталась отстраниться. Ей не позволили. И руки, которые тряпку удерживали, оттолкнуть не удалось.

Крепкие руки.

Надежные. Они подхватили Кэри и кто-то, должно быть хитрый какаду, сказал:

- Не бойся.

Глава 15

Брокк плохо помнил, как добрался до дома.

Экипаж. Запах кожи и железа. Голос пробудившегося города. Вой баржи, что долетал с набережной… крики мальчишек-газетчиков… кто-то из них запрыгнул на подножку экипажа, стучал в окно, размахивая газетой. Свежий номер, господин, только-только из-под станка.

Брокк купил.

И пытался развернуть, читать, но непослушные пальцы прорвали тонкий газетный лист. Скомкали. Швырнули на пол. На перчатках остался запах типографской краски, и Брокк тер ладонь о сиденье, пытаясь избавиться от него.

Не выходило.

Были ворота и подъездная аллея, вдоль которой еще горели фонари. Белый их свет мешался с тусклым солнечным. Белый снег.

Белый мрамор статуй. Белесое кружево льда на лужах.

Белый полумесяц.

Крыша дома.

Он стоит, ощущая холод сквозь подошвы ботинок, надетые на босу ногу, они велики и норовят соскользнуть. Надо перешнуровать, но после обращения рука почти не слушается. Ноющая боль, тупая, выматывающая, как в первые дни, когда казалось, что проще содрать никчемную нашлепку, чем сжиться с нею. Брокк наклонился и, зачерпнув колючий снег, вытер лицо.

Облизал губы.

Пить хочется… и он пьет снег.

…а рука вдруг немеет. И железные пальцы повисают бессильно. Брокк пытается пошевелить ими, но не ощущает ничего, кроме немоты.

Проклятье.

И рукав постепенно намокает. Железо и кровь, кровь и железо, знакомый такой запах.

- Недоброго дня, Мастер. Мне сказали, что я вас здесь найду, - Кейрен из рода Мягкого олова протянул флягу, и Брокк вспомнил, что хочет пить.

Безумно хочет пить.

Руку протянул и металл вдруг ожил, коснулся металла, сминая.

- Извините.

- Ничего, - Кейрен успел убрать руку. - Будет повод приобрести новую. Вижу, не только у меня жизнь не задалась…

Чай из пробитой фляги стекал в рукав, разбавляя кровяно-железную смесь. И Брокк едва ли не с наслаждением чувствовал, как следом идет холод.

Боль - это хорошо, это значит, что он все еще жив. И рука будет работать.

Позже.

- От меня жена ушла, - пожаловался Брокк.

- Какое совпадение.

- И от вас тоже?

- Не жена, - Кейрен неловко пожал плечами. Снова он в черном, и пальто расстегнуто, клетчатое кашне сбилось, съехало, и матерчатый хвост его свисал едва ли не до кармана, а второй выглядывал из высокого воротника. - Просто женщина… одна женщина, которая очень мне дорога.

- Почему?

- Наверное, потому, что я не способен дать ей того, чего она достойна. Или просто, чтобы не мучиться.

- Хорошая причина, - согласился Брокк, скатывая искореженную флягу в шар.

- Легче стало?

- Немного.

- Повезло, - Кейрен сунул руки в карманы и сгорбился.

Тусклый. И пиджак расстегнут, на черную шерсть липнут снежинки, тают.

- Вы не замерзли? - Брокк потер рукав, чувствуя под пальцами распухшую культю. - Может, в дом?

Кейрен лишь пожал плечами. И уже в доме, скинув тяжелое пальто, уселся на корточках перед камином. Он протянул белые мертвые руки к огню, и тот отпрянул.

Брокк же, впервые не испытывая стеснения, стянул и пиджак, и рубашку, которой отер искореженную руку. Распухла. И кожа набрякла живым железом, которое просачивалось сквозь расширенные поры. Каждое прикосновение порождало боль острую, словно вспышку.

- Быть может, врача позвать? - Кейрен наблюдал с вялым интересом.

- Не стоит. Польете?