Кураж - Илья Туричин

Она провела его в каморку Шанце, заговорщицки закрыла дверь, подмигнув солдату. Долго откупоривала бутылку, протерла салфеткой стакан.

– Чем бы вам закусить?

– Не беспокойтесь, фрау. Я могу так.

Пока Гертруда Иоганновна потчевала солдата, Шанце быстро вынес лейтенанта наружу, пересек двор, перекинул тело через каменную ограду…

А ночью перетащил подальше, засыпал снегом.

Простыню и наволочку Злата выстирала. Одеяло сменили на такое же.

Полковник Фриц фон Альтенграбов долго кричал на штурмбанфюрера Гравеса. Адъютант исчез. Штурмбанфюрер сам объездил посты на выездах из города, опросил часовых. Дежурившие у моста сказали, что ночью проехала легковая машина. В ней были офицеры. Среди них молодой лейтенант. Да-да. Лицо у него белое. Да. Навеселе.

Штурмбанфюрер Гравес доложил полковнику, что лейтенант Гласкугель, вероятно, где-нибудь развлекается, поскольку выехал с двумя офицерами в неизвестном направлении.

Полковник пообещал сделать из Гласкугеля бифштекс, а потом отправить на передовую.

Через несколько дней, когда утих шум вокруг исчезновения лейтенанта Гласкугеля, тело его увезли на розвальнях под сеном и спрятали у реки, а ночью спустили в прорубь.

Часть пятая. ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ.

1

Первым весну почуял Киндер. Долго пахло только морозом. Мороз глушил все остальные запахи. Даже собаками не пахло. Те, что остались в живых, сидели в своих дворах. Холод гнал с улицы.

И вдруг подул влажный ветер и запахи оттаяли. Киндер забеспокоился, стал обнюхивать стенки домов, углы, столбы. Ах, как прекрасен оживший мир! Воробьи, которые всю долгую зиму куда-то прятались, вдруг высыпали на улицы, закопошились в сладко пахнущем конском навозе. Воздух по утрам звенит от их чириканья! Киндер коротко тявкал и бросался на стайку воробьев. Нет, он не хотел их обидеть, просто поиграть, поразмяться в прыжках.

С каждым днем ветер становился влажнее. Снег потемнел и осел. Из водосточных труб с грохотом вылетали зеленоватые цилиндры льда. Киндер поджимал хвост и отпрыгивал в сторону.

Пожалуй, одновременно с Киндером почуял весну и доктор Эрих-Иоганн Доппель. Берлин требовал зерно, мясо, лес, лен… Много чего требовал Берлин.

Ближние села и городки вычищены так, что мелким гарнизонам, расквартированным там, есть нечего. Приходится посылать из Гронска. А это небезопасно. Часть грузов не доходит. Всюду орудуют партизаны, возникают там, где их не ждешь. И исчезают из тех мест, где их ищешь. Этот их "дядя Вася" хитер и изворотлив. Везде у него свои люди. Он, Доппель, не поручится, что где-нибудь в его канцелярии, среди его проверенных и перепроверенных людей, нет человека "дяди Васи". Иначе откуда партизаны узнают даже то, что знает только узкий круг людей?

Штурмбанфюрер Гравес все время ударяет в пустоту. "Дядя Вася" предупреждает каждый его шаг.

Полковник Фриц фон Альтенграбов, конечно, солдат решительный, но прямолинеен. Ему все кажется, что немецкая армия всесокрушающая машина. Стоит только дать команду, и партизаны будут уничтожены. А ведь у "дяди Васи", судя по всему, организация помобильней, и если он, не дай бог, даст команду, туго придется полковнику.

Иногда, конечно, удается кое-что вывезти из дальних поселков. Иногда. А чаще партизаны успевают предупредить селян, и те спокойно угоняют скот в лесные дебри, разбирают тракторы на части, прячут зерно. А то могут встретить и пулями.

Сожгли несколько сел. Перестреляли нескольких старух. А вывозить-то все равно нечего.

И вот-вот начнется распутица. Если не вывезти товары по санному пути, сам увязнешь в русской грязи. Он-то помнит, какие дороги были осенью!

Почуяв весну, доктор Доппель заторопился. Грузовики и санные обозы с конвоем носились по области, но натыкались на пустые, брошенные хаты, на нищие голые деревеньки, где от скота и птицы оставались только кучи навоза.

Мобилизовали местное население на лесозаготовки. Валили лес под дулами автоматов. В Берлин пошла депеша: столько-то тысяч кубометров первосортной древесины заготовлено и отгружается. А в конце концов выяснилось: так валили лес, что к нему не только машине, пешему не добраться. На танке не подойти. Вот тебе и кубометры!

Расстреляли несколько саботажников. А леса-то все равно нет!

Это - рука "дяди Васи". Надо бы настоять на том, чтобы полковник не распылял сил. Малыми отрядами ничего не сделаешь. Надо обложить партизанскую базу. Надо взять "дядю Васю". Впрочем, даже эта мера не кардинальна, вместо "дяди Васи" найдется какой-нибудь другой "дядя".

А Берлин требует. И вообще надо поторапливаться. Не засиделся ли он здесь? Ленинград не взят. Москва не разрушена. Стабилизация фронта. Что-то она таит? Блиц-криг… Смешно!

И надо будет завезти продукты в гостиницу Гертруде. Скоро не из чего будет варить полковнику манную кашу.

Поездили бы там, в Берлине, по здешним поселкам!

И Филимонычу весна дала о себе весточку. Что болела на перемену погоды культя - это полбеды. А вот что он работы лишился - беда. Всю зиму, такую-то лютую, продежурил возле того казенного имущества и - на тебе! Утром понаехали грузовики с солдатами и собаками. Замки сбили. Под брезентовым куполом и в конюшне привязали собак. В вагончиках расселились солдаты. Задымили походные кухни. Себе варево, собакам варево. А Филимонычу от ворот поворот. Чеши, дед, отсюда, пока собаки тобой не закусили, очень они стариковские кости обожают.

Обидно даже! Сторожил, сторожил и - на тебе!

Пошел к хозяйке, фрау Копф, жаловаться. Та только плечами пожимает, мол, личное распоряжение коменданта господина полковника Фрица. Специальная команда для обнаружения и ловли партизан. Как же, поймаешь! Что они тебе, вошь на аркане?

– А как же насчет жалованья, фрау? - спросил Филимоныч. - Происходит простой по причине внешней причины. При старой-то власти по бюллетню платили, ежели заболеешь. А тут из-за ихних собак человек страдай! Да еще и сожрать обещались.

Полжалованья оставила, хоть и стерва.

Серые, коротконогие, широкогрудые овчарки целыми днями лаялись друг с другом на площадке возле цирка, хрипели, рвались с длинных поводков. Проводники-солдаты подначивали их криками. Собак выводили на занятия по нескольку штук. Они садились, бегали, ложились и снова вставали, огрызались на хозяев. Потом появлялся человек в специальном балахоне с длинными рукавами. Собак спускали с поводков, и они яростно набрасывались на него. Как он умудрялся прикрыть лицо, непонятно.

Жуткое зрелище. Много любопытствующих приходило посмотреть, но никто не останавливался возле ограды, а шли мимо, косясь на собак и их проводников. И те и другие орали в азарте, и непонятно было, кто из них свирепее.

Пришел и Толик, собаки - его страсть. Остановился возле ограды, рассматривая оскаленные пасти и острые торчащие уши.

Один из солдат приметил за прутьями мальчишку, что-то приказал своему псу, и тот бросился, свирепо рыча, к тому месту, где стоял Толик.

Солдат осклабился, предвкушая, как мальчишка начнет улепетывать, напуганный.

Но Толик не двинулся с места. Экая невидаль овчарка! Не зря его знали все собаки в городе.

– Ты что? - сказал он тихо. - На своих кидаешься? Не узнаешь? Ай-яй-яй!… А еще ученый.

Пес с налета остановился у самой ограды. Он не понимал русского языка, но что-то в интонации удивило его, он склонил голову набок, посмотрел на человека за оградой и вильнул хвостом.

– Цурюк! - крикнул солдат.

Пес нехотя пошел обратно и все оглядывался на человека у железных прутьев, который вел себя не так, как все. Пес привык, что от него шарахаются, а этот что-то сказал, и в ушах застрял его негромкий голос.

А Толик смотрел на удаляющегося пса и думал, что эти овчарки злы, потому что выращены злыми людьми. Сама по себе собака не бывает злой. Она похожа на своих хозяев. Когда у него будет пес…

Солдат приподнял подошедшего пса за ошейник и сильно хлестнул поводком. Пес дернулся.

Толик нахмурился и пошел прочь.

Утреннее солнце перетапливало ночной ледок в прозрачные лужи. Толик обходил их или перепрыгивал. Башмаки прохудились, и как он ни старался, холодная вода проникала в них.

Вдоль панелей текли ручьи. В них крутились щепки, солома, мусор. Раньше, до войны, по ручьям плыли парусники, вырезанные из сосновой коры, маленькие бумажные кораблики. По лужам бродили ребята в резиновых сапогах. Теперь кто ж будет заниматься весенней веселой ерундой? Война!…

Вон шагают завоеватели в черных мундирах, щурятся на солнце, словно из тьмы вышли, поглядывают по сторонам, видно впервые в городе.

Артиллерия…

На фронт?… Не похоже. На станцию шли бы, а эти, наоборот, со станции.

Толик дошагал до моста и свернул на Речную. Лед в реке был серым, в длинной полынье кипела неуемная вода, обсасывая его хрупкие края. Еще день-два - и порушится лед, и черная вода пойдет куролесить по городскому берегу. А потом спадет, оставив в больших лужах зазевавшихся рыбешек. Лужи подсохнут, и рыбешек можно будет брать руками - щурят, окуньков, плотвичек.