Мечта скинхеда - Фридрих Незнанский

Дегтярев несколько минут молчал, анализируя услышанное, а вернее отыскивая «дыры».

— А откуда на Пуховой кровь Герасимовой? — наконец спросил он.

— Убийца испачкал, — не задумываясь, ответил Денис. — Это в первый момент крови не было, потом она была, и, возможно, даже много. Убийца мог специально испачкать перчатки или, скажем, платок, а после дотронуться им до Пуховой.

— Ну хорошо, а как он скрылся, не оставив следов?

— Он их оставил, просто на них никто не обратил внимания. Он ведь знал о масле и не вступил в него, он знал о клумбах и не топтался по ним, он вышел через калитку, обошел участок по асфальту и вслед за Пуховой вышел через дыру в заборе.

— Очень интересно.

Муха уже не ограничивалась прогулками по рукам следователя, а осваивала новые территории: шевелюру, уши, плечи. На Дениса она почему-то вообще не обращала внимания, а в Дегтярева просто влюбилась. «Товарищ Муха знает…» Денис усмехнулся:

— Интересно, но?..

— Нет, никаких «но». Действительно, очень интересно.

— И в протокол занесете?

— Обязательно. — Дегтярев открыл ящик стола и щелкнул клавишей магнитофона. — Все до последнего вашего слова будет отражено в протоколе. — Он вынул кассету и, вызвав машинистку, попросил срочно перепечатать.

Когда она ушла, следователь откинулся в кресле и закурил:

— А теперь не для протокола. Не считайте, что я работаю по принципу: лучше синица в руках, чем журавль в небе, но честное слово, Пуховой лучше будет, если не упоминать вообще вашу теорию заговора.

— Почему?

— А вы подумайте сами, так она получит лет пять и будет амнистирована тут же, а начни следствие приплетать депутатов…

Денис просто взвился от возмущения:

— Но она же невиновна!

Совершенно обнаглевшее насекомое вползло следователю прямо на нос и устроило там привал с умыванием и чисткой крылышек. Дегтярев затаил дыхание и медленно поднял обе руки. Потом резко качнул головой и хлопнул в ладоши. То немногое, что осталось от мухи, он стряхнул под ноги и вытер руки носовым платком:

— А вот это будем решать не вы и не я, а суд.

По делу Герасимовой МВД демонстрирует оптимизм, Генпрокуратура — сдержанный оптимизм

Вчера на брифинге в Министерстве внутренних дел заместитель министра Валентин Скамейкин отметил, что в расследовании целого ряда резонансных преступлений в последнее время наметился значительный прогресс. Он не связал этот факт напрямую с недавними кадровыми перестановками в высших милицейских эшелонах, обтекаемо заметив лишь, что «наступил момент, когда каждодневный кропотливый и настойчивый труд профессионалов стал приносить свои результаты.»

На вопрос об убийстве депутата Госдумы Екатерины Герасимовой Скамейкин ответил, что следствие вступило в завершающую стадию и дело может быть передано в суд еще в этом году. Он добавил также, что лично у него нет оснований сомневаться ни в том, что убийство совершила Анастасия Пухова, ни в том, что она сделала это непреднамеренно, находясь в состоянии аффекта, без побуждения с чьей-либо стороны, после чего призвал журналистов «к толерантности в освещении столь щекотливой темы» и предупредил о «недопустимости давления на судебные инстанции».

Присутствовавший на брифинге представитель Генпрокуратуры, ведущей дело Герасимовой, от комментариев воздержался, однако на слова Валентина Скамейкина отреагировал благосклонной улыбкой…

Алексей Боголюбов

21 ноября

Нервное расстройство Боголюбова достигло апогея. Два дня он никуда не выходил из дома и очень редко из своей комнаты. Даже книга Хромова больше не приносила успокоения его израненной душе. Временами Боголюбову казалось, что он близок к тому, чтобы что-нибудь сделать с собой. Он спал не раздеваясь, хотя вообще-то не был твердо уверен в том, что спал. Он не понимал, что происходит, стены такой привычной, уютной прежде комнаты душили его, это была форменная клаустрофобия, но вытащить себя на улицу он был не в состоянии.

Лучше всего было бы застрелиться. Стрелялись же прежде в России достойные люди, когда не видели для себя иного выхода. Да, застрелиться было бы здорово, весь вопрос в том — из чего. Из пневматического пистолета?! А где взять боевое оружие? Попросить, разве, у Лидера его личный пистолет? Смешно и грустно.

Да, застрелиться было бы здорово, было бы здорово живописно лежать с крошечной дырочкой на виске, из которой вытекает тоненькая красная струйка. Но увы, увы, этот вариант отпадает. Что тогда остается?

Например, можно… можно… можно принять снотворное. А почему нет? Вполне. Стащить пачку реланиума у родителей (точнее, у отца, матери снотворное без надобности, железная женщина, засыпает, едва коснется головой подушки). И съесть таблеток двадцать! А лучше пятьдесят, чтоб наверняка. Купить бутылку минеральной воды, непременно «Святой источник», запить хорошенько… Можно еще съесть таблетку гастала, чтобы снотворное в желудке лучше усвоилось. Такая вот насмешка над медициной. Потом лечь на диван и закрыть глаза. И видеть сны. Хорошо бы в последний раз ему приснилась Шаповал… Эх, ну почему она ему так редко снится? Вот, например, этот придурок Белов снится постоянно. Вечно он его, Боголюбова, во сне за что-нибудь бьет. А то и просто так бьет, безо всякой причины… Нет, это все же слишком рискованно — принимать снотворное, а вдруг в его последние минуты ему действительно явится Белов? Так опошлить расставание с жизнью?! Это было бы ужасно. Нужно непременно придумать что-то другое.

Вот! Еще можно повеситься.

Боголюбов посмотрел на потолок. Там висела люстра на три плафона. Горели, правда, только два. Но люстра же висела не просто так, не сама по себе, люстра висела на крючке. На могучем стальном крюке, который и не такое мог выдержать. А уж таких, как Боголюбов, — несколько штук. Гроздья гнева. В качестве петли вполне подойдет брючный ремень. Боголюбов попытался представить свою физиономию после этого… ну после того, как все случится. Выпученные глаза, синий вывалившийся язык. Кошмар. Хотя не все ли равно, главное — избежать позора, а каким способом это будет сделано, более или менее эстетичным — не суть важно. Хотя… он, кажется, слышал, что у висельников бывает… как бы это сказать… они же перестают контролировать свои мышцы, у них внизу все расслабляется и… Нет, это тоже не годится.

Тогда остается что? Вскрыть себе вены. Надежно, дешево и сердито. Ни реланиум воровать не надо, ни люстру с потолка снимать. Полоснуть себя бритвой — и все дела.

Ну да, легко сказать — все дела. А вдруг он не попадет куда надо? Не перережет жизненно важную артерию? Что тогда?! Лежать, истекать кровью — и все напрасно. И ведь еще же, наверно, больно ужасно. Да, кстати, это был немаловажный аспект, который Боголюбов как-то упустил из виду. Боль. Он плохо переносил боль. Очень плохо. А если сказать по совести, боялся ее ужасно. И так было всегда, и никогда он ничего не мог с собой поделать. Скажем, сама мысль о походе к стоматологу излечивала его от недомогания. А тут ведь будет больно. И если вешаться. И если вены вскрывать. Особенно, конечно, в первом случае: удушье, перелом шейных позвонков… Ужасно, ужасно.

А! Нужно, кажется, набрать горячую ванну и лечь туда, прежде чем вены вскрывать. В горячей ванне кровь легче и быстрей из тела выходит. И, возможно, в горячей ванне боль от пореза не так уж и сильно чувствуется. В конце концов, это всего лишь мгновение, а потом будет щипать немного, и одновременно с этим он будет засыпать. Случалось ведь ему порезаться не нарочно — и ничего. Можно представить, что он открывает банку консервов, открывалка неудачно соскальзывает, чиркает его по запястью… В первый миг, конечно, больно, неприятно…

О боже, кровь! Кровь! Да ведь он совершенно не переносит вид крови, о чем тут вообще можно рассуждать?!

Но опять-таки, все относительно. И еще совсем недавно Боголюбов видел много крови — в «Ямайке», — и даже сам ее пролил, и ведь ничего. Чувствовал себя нормально. Даже превосходно. Ровно до того момента, пока тот здоровенный негр его не обработал. Нет, все же вскрытие вен категорически отпадает. Не его случай.

А может, попросить кого-то помочь? Но кого? Не Ваньку же Наумова?! Этот испугается, да еще и настучит родителям… Кого же попросить? Разве что того же Белова? А что? У этого ублюдка рука, конечно, не дрогнет, но… но мыслимое ли дело, привлекать для самоубийства постороннего человека. В чем же тогда самоубийство?! Нет никакого самоубийства. Тогда это получается убийство взамен самоубийства, не совершенного из-за трусости. И тогда, вместо того чтобы смыть позор предательства, он, Алексей Боголюбов, покроет себя проклятием соратников уже навеки.

Не годится! Не годится! Не годится! Не годится!