Совьетика - Ирина Маленко

В любую погоду, даже в проливной дождь, даже в почти ураганный ветер (и такое бывало!) ездила я в город на эти курсы на своем поржавевшем велосипеде – 8 км туда и 8 обратно. Учили нас прямо на голландском – учительница не говорила с нами ни на каких других языках с самого начала. Конни была пожилая уже и очень профессиональная женщина. Единственное, что мне было неприятно на ее уроках – это подборка материала. Например, она чуть ли не с гордостью продемонстрировала нам песню «Het werd zomer» , которая на мой вкус (и не одной только меня, а многих в нашей группе!) была обыкновенной заурядной пошлятиной. Конечно, голландская озабоченность физической стороной полового вопроса легендарна, и это составная часть голландского образа жизни, но это еще не значит, что подобные болезненные закидоны должны стать нормой для всего остального человечества. А голландцы, похоже, уверены, что именно так.

Поразительный парадокс – в русском языке даже нет слова для обозначения понятия «privacy» , которое так важно для голландцев, и тем не менее в нашей советской культуре оно глубоко уважалось. А в Голландии… о каком privacy вообще может идти речь, когда те же самые голландцы постоянно без всякого спроса суют тебе в нос интимные подробности собственных жизней?

“О вкусах не спорят, никто никому не указчик, кто любит арбуз, а кто- свиной хрящик». Ну так вот, я предпочитаю хрящикам всех сортов арбузы! И никакой голландец мне не указчик.

В группе было человек 20 – в основном политические беженцы и пара примкнувших к ним жен голландцев. Были два очень славных эфиопа, с которыми я сразу перебросилась фразами на амхарском:

– Ындемын нэх?

– Дэхна ноу, амесагеналлеш.

Жены – американка и израильтянка советского происхождения – чувствовали себя людьми первого сорта среди остальных. Она – Шурочка из Израиля – мне прямо так и сказала, открытым текстом:

– Пошла искать работу, а меня послали на какой-то мясокомбинат куриц общипывать. Там одни турки работают. А я ведь – жена голландца!

У меня глаза полезли на лоб. Ну и что?

«Очень гордится он белою кожей,

Вот и ночует на стуле в прихожей».

Когда я ее в первый раз увидела, я сразу подумала, что она – наша. Шурочка была маленькая, конопатая до самых ушей и довольно невзрачная с виду. Родители увезли ее из СССР когда ей было всего 3 годика (та самая «волна 70-х», о которой еще Высоцкий пел – про Мишку Штифмана). В Израиле папа разочаровался и стал православным (интересно, чего им не хватало в СССР? «Почирикать захотелось»?) Дома семья Шурочки говорила только по-русски. И говорила она сама хорошо, без акцента. А вот когда бралась писать по-русски, начинался тихий ужас. Шурочка никогда не ходила в русскую школу и писала все как слышит – без каких бы то ни было правил правописания… Со своим голландским мужем она познакомилась когда он служил в голландском контингенте войск ООН в Ливане. Сама Шурочка тоже отслужила в армии. Они неплохо жили в Израиле, у нее была хорошая работа, у ее мужа – «свой бизнес». Но вдруг решили сорваться с места и начать новую жизнь на его родине. Пока эта новая жизнь в основном била их ключом по голове. Работы не было – никакой. Ни для нее, ни для него. Жить у голландских родителей оказалось слишком тяжело («они на часах засекали, сколько минут я в душе проведу, представляешь!» – жаловалась мне Шурочка).

Был у нас на курсе еще один русскоязычный – сириец, отучившийся в Киеве. Он говорил по-русски даже еще получше Шурочки! Американка Ким была типичная американка – шумная и на любую фразу сразу отвечающая «А вот у нас в Америке…» – даже когда говорили вовсе не с ней. К американцам я испытывала чувство, близкое к жалости. «Все же не могут быть Карлсонами…» и «от некоторых людей нельзя требовать слишком многого»….

А еще у нас в группе один раз чуть не разразилась настоящая война! Когда каждый из нас должен был рассказывать о своей стране. Оказалось, что одна из наших турчанок – не турчанка, а жительница Курдистана. И когда другая, настоящая турчанка, начала рассказывать, как в Турции все прекрасно, а курдам просто мерещится дискриминация, то первая встала со своего места, и началось такое… Потом турецкую турчанку в срочном порядке перевели в другую группу.

Так я и жила – Сонни и курсы. Появилась у меня и еще одна приятельница – переводчица Генриэтта. Да-да, та самая, с нашего дня бракосочетания. Когда я познакомилась с ней поближе, она оказалась совсем не такой застенчивой и неловкой, как в тот день. Она прекрасно говорила по-русски и с удовольствием давала мне почитать разные книги (ура!!). В 70е годы она бывала в СССР, но, насколько я поняла, общалась там в основном с хиппующе-диссидентствующей молодежью. Идеалом женщины у Генриэтты была Маргарет Тэтчер, и она в юности какое-то время жила в израильском киббуце. Генриэтта была замужем за профессором – точнее, они жили вместе, но она все равно называла его «муж». У нас в то время это была большая разница – муж или просто сожитель…

Генриэтта дала мне первую возможность немного подработать: когда ей надо было куда-нибудь уехать, она разрешала мне провести вместо нее урок русского языка на вечерних курсах. Помимо финансовой стороны дела, это еще было и захватывающе интересно! По сей день помню, как я учила голландцев петь: «На недельку до второго я уеду в Комарово…»

…К концу первого своего года в Голландии я наконец осознала вещь, которая меня глубоко шокировала. Что дружба в Голландии – это просто вместе пить кофе…

Попробую пояснить вам разницу. Голландская дружба похожа на определение любви моим первым другом эфиопом Саидом: «Для чего люди любят друг друга? Для того, чтобы вместе радоваться!». Меня такое понятие глубоко коробило – не потому, что люди, которые любят друг друга, не должны радоваться вместе, а потому, что одной только радости вместе мало для настоящей, большой любви. Любовь – и дружба тоже!- это не только радоваться вместе, но вместе и переживать трудности и невзгоды. Если люди настроены на то, чтобы вместе только радоваться, это автоматически означает, что при малейшей неприятности они оставят друг друга на произвол судьбы – и пойдут искать, с кем там еще можно порадоваться. Разве же это можно назвать настоящим чувством? И разве стоит после этого удивляться, что воспитанные на таких понятиях и с таким настроем люди искренне считают что корейские девушки, выходящие замуж за солдат-инвалидов в КНДР, делают это «исключительно по принуждению»? Им просто невдомек, как это человек может добровольно отказаться от того, что лично они сами считают «радостями». Им не понять, что такой человек, может быть, даже гораздо счастливее их самих.

У нас не бросаются словом «друг» так легко. Вот в чем разница. Если я хожу с какой-нибудь знакомой вместе по магазинам или даже пью с ней вместе чай, это еще не значит, что мы подруги. Для среднего голландца же этого вполне достаточно для употребления данного термина.

Сначала я думала, что то, как со мной обошлись мои амстердамские хозяева – сами считавшие себя при этом моими друзьями! – случайность. Но быстро убедилась, что это скорее закономерность в Голландии. Мне казалось верхом бездушия не то, что они отказались мне помочь (хотя на мой взгляд, это не несло в себе никакого для них риска) – в конце концов, у людей могут быть разные обстоятельства, о которых мы ничего не знаем,- сколько именно это их базарное любопытство: «Но не забудь потом позвонить нам и рассказать, чем все это кончилось!» Как будто бы моя жизнь – это какое-то цирковое представление для их развлечения.

…Потом, много лет спустя, когда я оказалась в положении действительно отчаянном, вдруг выяснилось, что у меня в Голландии есть настоящие друзья, которые оказали мне такую поддержку, что я и не рассчитывала ни на что подобное. Я поделилась своими мыслями на этот счет с одной из этих друзей.

– Понимаешь, в чем дело, – объяснила она мне, – Мы не помогаем человеку, если считаем, что он сам может из своего положения выпутаться. Это у нас считается вмешательством в чужую жизнь. Другое дело, когда человек действительно в такой беде, что у него нет выхода.

Замечательно, конечно, что такие друзья у меня даже в Голландии нашлись. Но меня не оставляла мысль – а на основании чего они определяют, когда у человека действительно отчаянное положение, а когда – нет? Для меня лично смотреть, как твой друг страдает и не помочь ему только потому, что я предполагаю, что его положение не безвыходное, равнозначно бездейственому наблюдению за ним, захлебывающимся в реке с криками «Помогите!»- а может, друг все-таки сам умеет плавать, и я оскорблю его самостоятельность, если попытаюсь его вытащить на берег?…

Но это все будет еще нескоро. А пока – чем дальше, тем больше сталкивалась я с голландским бездушием там, где у нас так было развито человеческое участие.

Вот стоит в автобусе старушка, задыхается – а на соседнем сиденьи развалились два двухметровых молодчика – истинных арийца, положив на сиденье напротив свои километровые ноги. Ни одному из них не приходит в голову уступить место бабушке. Молчат и все окружающие – как воды в рот набрали. Наконец старушку замечает какой-то иммигрант восточной наружности – и сразу же перед ней встает…