Психология сказки. Толкование волшебных сказок - Мария-Луиза Франц

Если люди понахватались кое-каких сведений из юнговской психологии, то это, наверно, хуже, чем если бы они вообще не были с ней знакомы, ибо в результате такого поверхностного знакомства они выбирают какую-нибудь волшебную сказку и начинают накалывать на образы персонажей несколько юнговских понятий: например, такой-то воплощает собой эго, такой-то – аниму, а еще один – Самость. Такой подход хуже, чем вообще отказ от интерпретации, потому что он ненаучен, необъективен, инфантилен и, прямо скажем, недобросовестен, поскольку, пока вы не проанализировали выбранную вами историю до конца, вы не вправе использовать юнговские понятия применительно к такого рода персонажам. Предположим, например, что некто, оказавшись жертвой элементарного заблуждения, устанавливает, что один из персонажей данной волшебной сказки обладает качествами тени, а затем обнаруживает, что столь удачно подмеченная особенность дает о себе знать далеко не на всем протяжении сюжета. Подобные горе-аналитики начинают тогда говорить, что они, должно быть, допустили ошибку вначале, или что они сами себя не очень хорошо поняли, или, наконец, что в самом тексте сказки имеются определенные изъяны, так как в своем бытовании она подверглась искажениям и не соответствует первоначальному виду. Бывает и так, что они просто перескакивают через неудобное для них место в сюжете, пускаясь в общие рассуждения, чтобы достичь хотя бы видимости соответствия между своими понятиями и содержанием сказки. Однако, если вы внимательно посмотрите, то увидите, что использование понятий юнговской психологии при интерпретации волшебных сказок допустимо только с определенными ограничениями. Когда я в свое время открыла это для себя, то вдруг осознала, что иначе и быть не может, потому что волшебная сказка создается не индивидуальным психическим и не из индивидуального материала.

Понятия, которые созданы Юнгом, сформировались отчасти посредством наблюдения им собственных психических процессов отчасти через наблюдение сходных процессов у других людей. Когда мы говорим об аниме, то имеем в виду какого-то конкретного мужчину, с присущей только ему определенной анимой, точно так же как, говоря об эго, мы представляем себе эго определенного лица а под тенью подразумеваем худшую сторону определенной личности. Однако не следует проделывать махинации такими терминами в историях, к которым они не имеют никакого отношения. Даже если они зарождались в ходе наблюдения над многими индивидами, то из этого вовсе не следует, что образованные таким образом понятия приложимы к материалу наподобие волшебных сказок, материалу, который, вероятно, создавался в процессе творчества многих людей или даже определенной группы. Следовательно, нам необходимо вернуться к основной проблеме волшебных сказок. Не существует, как известно, единого мнения в вопросе об их происхождении, и мы поэтому рискнем предложить еще одну гипотезу, но построенную уже с психологической точки зрения.

Среди простых людей, например крестьян и лесорубов, то есть того круга, в котором в наше время по преимуществу и создаются волшебные сказки, обычно бытует два вида сказки: местное предание (local saga) и собственно волшебная сказка. Первое зачастую не так-то просто отличить от волшебной сказки, однако у него имеется одна характерная черта: в большинстве случаев речь в нем идет о какой-нибудь фантастической истории, случившейся в определенной местности или определенном замке. Рассказывается, например, что жители такой-то деревни стали свидетелями довольно необычного для этих мест происшествия и т. д. Рассказ лаконичен и привязан к определенному месту, его герой приобретает черты определенного человека, а случившаяся с ним история рассказывается так, как если бы речь шла о дополнительном происшествии, хотя эта история обладает всеми характерными особенностями волшебной сказки. В волшебных сказках вы часто будете сталкиваться с различного рода парапсихологическими явлениями, тогда как в местных преданиях гораздо чаще приходится иметь дело с основными элементами того – живучего жанра, который можно назвать «рассказами о приведениях». Что касается легенд, то они обыкновенно имеют под собой историческое, или лишь до некоторой степени историческое, основание. Их героями могут быть святые или исторические личности.

У нас, в Швейцарии, примером такой легенды может служить история о Вильгельме Теллс. И характерно, что историки до сих пор пререкаются относительно нее: одни считают, что это подлинная история, другие – что это волшебная сказка, а третьи склоняются к тому, что в ней воспроизводится мотив героической саги, поскольку в скандинавских сказаниях тоже встречается такой герой. Тем не менее она до сих пор в глазах многих претендует на историческую реальность, а соответственно, и события, о которых в ней повествуется, прикрепляются к определенному месту и времени. С психологической точки зрения эту легенду можно прокомментировать следующим образом. Действительно, случается время от времени, что в самой обыкновенной человеческой жизни происходят настолько фантастические события, что если у вас нет возможности в них хорошенько разобраться, то может показаться, что вам рассказывают волшебную сказку. Мне часто приходилось испытывать подобное ощущение, и здесь мы вплотную подходим к проблеме синхронности. Можно только изумляться тому, насколько часто события, подобные тем, что происходят в волшебной сказке, случаются в реальной жизни, и происходит это в том случае, если констеллируется архстипическая ситуация. Если такого рода мифологический мотив налицо, то вполне вероятно, что он может разбухнуть и обрасти подробностями и обстоятельствами, которых в действительности не было. Нет ничего удивительного, если будет добавлено какое-нибудь незначительное обстоятельство, делающее этот мотив гораздо более интересным, и необходимо понять, что подобное происходит не раз и не два, в результате чего и выкристаллизовывается целостное мифологическое событие. Таким образом, я хочу сказать, что и местное предание, и историческая легенда основываются на действительно имевших место событиях, которые в свое время были глубоко пережиты, а затем обросли новыми подробностями, расширившись до пространного рассказа, и уже в таком виде передавались от поколения к поколению на протяжении длительного периода времени. Мне удалось обнаружить факты, служащие подтверждением этой теории уже в наше время В Швейцарских Альпах, неподалеку от Кура, находится деревня, где некогда жила семья мельника, у которой имелась особая книга для записи событий, происходивших в семье. Некоторые из потомков этой семьи живут теперь в Куре и являются обладателями этой старинной семейной книги, в которую записывались события, случивши сея с их предками 150 лет назад. В одной из записей рассказываете: о мельнике, который, встретив по дороге домой лису-оборотня, зато верившую с ним человеческим голосом, вскоре после этого умирает.

Так вот, в данном случае мы имеем дело с широко распространенным во всем мире мотивом: если вам повстречалась ваша лесная душа (buch soul), т. е. животное, говорящее человеческим голосом, то это знак того, что смерть стучится в вашу дверь.

В 1937 году один исследователь фольклора расспрашивал деревенских стариков об этой мельнице, и ему сказали, что на ней водятся привидения, и рассказали ту же самую, уже знакомую нам историю, которая отчасти что-то потеряла, но и что-то приобрела в новом пересказе – историю о том, как мельник встретил лису, которая проскочила у него между ног, от чего он вскоре умер. В этой области Швейцарии почти все верят в то, что ведьмы могут оборачиваться лисами и вызывать воспаление кожи (красная лиса – красная кожа). Ну, а мы с вами становимся свидетелями того, как к первоисточнику – семейной хронике – присоединяется широко распространенное народное поверье. Сообщается также, что в лису, о которой идет речь в этой истории, вошла душа родной тетки мельника и что смерть мельника была вызвана ведьмовской душой его тетки. Похоже, что деревенская жизнь настолько однообразна и скучна, что приходится придумывать подобные, волнующие воображение, истории.

Благодаря таким случаям мы можем лучше понять, как вследствие вторжения индивидуального сознания разрастается архетипический образ, а именно местное предание. Далее, если такое местное предание имеет достаточно общий характер, оно, расставшись с местом своего возникновения, начинает странствовать по окрестным деревням и теряет в процессе этой миграции свое узкое, местное значение. Например, на первоначальной стадии мельник имел определенное имя и жил в определенном месте, но это изменилось, когда предание, мигрируя, утратило свои локальные особенности, закреплявшие его за определенным местом и временем, и приобрело более обобщенный характер, потеряв тем самым местный колорит, но получив взамен более широкое признание и аудиторию.