Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

Книга вторая

1

Верно кто-то из древних заметил, что человеческая память — это медная доска, покрытая буквами, которые годы незаметно сглаживают, если, по временам, не возобновлять их резцом. Но нет в распоряжении человека такого резца. Трудно удержать в памяти обыденность жизни, особенно давно отшумевшей, нелегко воскрешать подробности иных событий, кроме оставивших зарубки на сердце или поразивших своей необычностью, значительностью, а то и несуразностью. Запоминаются больше всего непоправимые собственные ошибки, победы над своим характером, перенесенные обиды и несправедливости, неожиданные повороты судьбы, случаи, всколыхнувшие воображение. А бывало всякое…

Глубока и быстротечна Река забвения. И тем прият» нее выбираться из нее на острова и островки былой реальности, на земную твердь берегов, хранящих следы твоей жизни.

Мы расстались, уважаемый читатель, в благословенной родной мне Виннице, где на улице Ворошилова разместился штаб 27-й армии (и в Старом городе — редакция нашей газеты «Мужество»), прибыв туда из глубин Австрии. Позади остались четыре года войны — тяжелейшей, какой еще не знала история человечества. К этому времени уже усмирились чувства нашей радости и нашего недоумения… Уцелели! Остались живы, пусть неосознанно ощущали безвинную вину перед миллионами наших побратимов, павших в жестоких боях. Но ведь надо было кому-то уцелеть, хотя бы для того, чтобы рассказать потомкам, как все было, как удалось спасти наше государство, нашу землю от алчных поработителей. Дальнейшая моя жизнь начала разматываться в новых заботах, тревогах, неожиданностях. Догорал август 1945-го, торопясь уступить место сентябрю. Меня вдруг вызвал к себе телефонным звонком начальник политотдела армии полковник Хвалей. Я тут же помчался из Старого города на улицу Ворошилова в штаб. В кабинете Хвалея застал редактора «Мужества» подполковника Ушеренко. Они оба смотрели на меня со строгой вопросительностью.

— Прибыл по вашему приказанию! — бойко доложил я Хвалею, ощутив, как дрогнуло мое сердце, полагая, что придется сейчас держать ответ за брошенный между Вороновицей и Винницей «мерседес-бенц». Случилось так, что шофер Яберов, когда мы ехали из моего села Кордышивки в Винницу, не сумел провести машину по размолоченной, со вздыбившимся булыжником дороге, и врезался в торчавший камень; рулевое управление машины треснуло…

К счастью, подоспела наша типографская автоколонна, следовавшая из Могилев-Подольска. У «мерседеса» собрались все наши шофера и вынесли приговор: машина загублена, ибо запчастей не найдешь к ней, да и на буксир нельзя взять — передние ее колеса неуправляемы. Начальник издательства капитан Турков дал команду столкнуть легковушку на обочину и оставить ее там под охраной водителя Яберова. В Виннице, мол, поищем автобатальон и посоветуемся, как выйти из трудного положения. Я пересел в один из наших грузовиков, и мы двинулись дальше. А через несколько дней услышал от Туркова, что Яберов на время отлучался со своего «поста» в недалекое село Комаров, а когда вернулся, «мерседес-бенца» не оказалось на месте. Нашлись умельцы и уволокли его…

— Ну, как настроение? — спросил у меня Хвалей.

— Виноват, товарищ полковник… Наказывайте.

— За что?

Я рассказал о брошенной машине, чувствуя свою ответственность за нее. И тут увидел, что лицо Ушеренко побагровело. Понял: о «мерседесе» он еще не докладывал начальнику политотдела.

Хвалей какое-то время молчал и хмурился. Потом, не отрывая глаз от бумаг на столе, сказал:

— За машину спрос не только с тебя, но и с начальника издательства. Тебе зачтется, если выполнишь задание командующего армией. Очень важное.

Я не верил своим ушам: мне задание от прославленного генерал-полковника И. В. Болдина, который еще на марше армии, в румынском Брашеве, сменил не менее прославленного генерал-полковника Трофименко!..

— Выполню, товарищ полковник!

— Не говори гоп! — Хвалей скупо засмеялся. — Надо срочно издать брошюру с приказами Верховного Главнокомандующего, где объявлена благодарность войскам нашей двадцать седьмой армии. В Виннице это сделать невозможно.

Я молчал, поняв, что задача действительно не из легких.

— Денег на типографские работы у нас нет, — напомнил Ушеренко.

— Неужели откажутся бесплатно печатать приказы товарища Сталина? — я искренне удивился.

Хвалей насмешливо посмотрел на меня и сказал:

— Ну, вот что, Стаднюк, собирайся в Киев. Бери грузовик, получи в нашей хлебопекарне мешок муки, захвати в военторге крой хрома на пальто и крой на сапоги… Я распоряжусь… Запасись документами, — он требовательно посмотрел на Ушеренко. — А дальше твое дело. Без брошюры с приказами не возвращайся!..

В Киев мы ехали на полуторке. За рулем — шофер Сайченко, в кузове наши «мужественники» — печатник, наборщик и майор Семен Глуховский, который направлялся в Москву в отпуск, надеясь в Киеве скорее достать билет на поезд. Остановились в квартире моего брата Якова на улице Горького, 45. Машину поставили во дворе под неусыпной охраной Сайченко.

Уже в день приезда я обегал все уцелевшие киевские типографии. Никаких надежд на успех! Не было бумаги, краски, нужных шрифтов, не хватало рабочих рук. Никто из киевских издателей не откликнулся на мои просьбы и богатые посулы.

Растерянный и подавленный, вернулся я вечером к брату на квартиру. Семена Глуховского не застал — он уже отбыл на вокзал.

Яков Фотиевич сочувственно выслушал мои жалобы и сказал:

— Не получилось сегодня, получится завтра. Этот майор Глуховский сказал о тебе, что ты парень оторви да брось — энергичный, напористый. Только не хватает у тебя какой-то холеры. Не помню слова… Что-то похожее на ерундистику… Вот этой ерундистики, говорил, пока тебе недостает.

— Может, эрудиции? — уязвленно переспросил я.

— Во-во! Эрудиции!.. А что оно такое, эрудиция? — брат разговаривал со мной только по-украински.

— Ну, общая культура, начитанность, знания истории искусств… — я мысленно корил Глуховского за его словоизлияния перед братом, тем более что мне лично он никогда не говорил о моей недостаточной культуре, хотя я и сам немало размышлял над этим.

— Ты в скольких школах учился, пока закончил десятилетку? — спросил у меня Яков.

— В одиннадцати, — угрюмо ответил я. — Да и то благодаря тебе и Афии. Подох бы с голоду, если б не вы…

— То-то и оно! — Яков недобро засмеялся. — Попробовал бы твой Глуховский пожить на Украине в тридцатые годы, узнал бы, что такое «ерундистика»! — и вдруг разразился густой бранью в адрес Сталина особенно за репрессии. Яков, член партии с 1922 года, исключался из ее рядов и чудом избежал ареста.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});