ТРЕБУЕТСЯ ЧУДО. Сказки большого города - Сергей Абрамов

Сейчас он сидел в манеже у барьера на складном рыболовном стульчике, который всегда носил с собой в портфеле (о, портфель Тиля! ему надо петь особые саги — его древности и вместительности, где с незапамятных времен умещались сценарии вперемежку с термосом и бутербродами, складной стул и складной зонт, антикварные книги и полный маникюрный набор, коему завидовало не одно поколение цирковых див!), сидел он преспокойненько, вытянув худые ножки, и брюки его являли собой идеал утюжки, а черные полуботиночки сверкали зеркальной ясностью, несмотря на дождь и грязь. Впрочем, ясность эта удивляла менее всего: Тиль носил калоши — это во второй половине двадцатого века! — и они аккуратнейшим образом примостились возле алюминиевой ножки стульчика.

— Кстати, Данчик, — сказал Тиль, вынимая из нагрудного кармана пилочку для ногтей и проводя ею по отполированному ноготку на мизинце; что-то там его не устроило, какую-либо шероховатость обнаружил его придирчивый глаз:

— Тебе некая шантретка звонила.

Дан слез с моноцикла, сел на барьер, массировал запястья, слушал Тиля вполуха:

— С чего ты взял, что шантретка? И почему шантретка, а не шатенка?

— Милый Данчик, отвечаю по мере поступления вопросов. Ответ первый: по голосу, голос у нее был шантретистый. Ответ второй: так куртуазнее.

— А у блондинок, выходит, голос блондинистый?

— Точно так, Данчик, ты поймал самую суть. А у брюнеток, позволю себе дополнить, — брюнетистый голосок, Данчик, и это ужасно, ужасно, поверь старому Тилю.

— Не любишь брюнеток, Тиль?

— Боюсь, Данчик. Они все — вампирессы. Набросятся, закусают, съедят без соли.

— И калоши?

— Калоши не станут, Данчик, они скрипят неприятно. У меня от этого скрипа мурашки по телу.

— Если мурашки, надо в баню, — глупо сострил Дан. Впрочем, сейчас ему было все равно, как острить: руки побаливали — то ли старый перелом к непогоде разнылся, то ли крепатуру заработал, мышцу потянул. — Так что за шантретка, выяснил, Тиль? Ты же не мог не выяснить, ты же любопытный.

— Ты грубый и некультурный человек, Данчик, и поэтому плохо кидаешь пять шариков — нет в тебе легкости, воздушности, нет и не появится. Она дается лишь тонко чувствующим натурам.

— Как ты?

— Именно, мон шер. И поэтому я позволил себе спросить у шантретки ее позывные, ибо не хотел тебя волновать, заставлять думать о том, кто бы это мог тебе звякнуть. У нее прекрасное имя, Данчик, тебе крупно подфартило: ее зовут Олей. Вслушайся: О-ля! Поэма экстаза, Данчик, поверь старому Тилю.

Оля? Какая Оля?.. Дан в первую секунду даже не сообразил, что это может быть вчерашняя троллейбусная волшебница, а когда понял, что это она, никто иной, она одна — Оля, то вскочил с барьера, рванул к выходу и… притормозил: куда бежать-то? Телефона ее он не ведает, связь, как говорится, односторонняя.

— Когда звонила?

— Час назад. Ты только-только на моноцикл сел. А я мимо аппарата шел и трубочку у вахтера перехватил.

— Что ж ты меня не позвал, старая перечница?

— Во-первых, я не старая перечница, а твой режиссер. — Тиль покончил с мизинцем и спрятал пилку в карман. Он не обижался на Дана и ни на кого никогда не обижался, возможно, потому, что берег свои драгоценные нервы, да и сам-то он лишь внешне выглядел велеречивым и куртуазным, а то иной раз так обзовет — привычные ко всему цирковые дамы уши затыкают. И все, заметьте, спокойненько, на пониженных тонах — вроде и не оскорбил. — И если ты, Данчик, бездарь непроходимая, будешь на меня поганые охулки класть, всю жизнь на репетиционном просидишь. Поверь старому Тилю.

Старому Тилю верить стоило.

— Извини, Тиль, погорячился, — сказал Дан. — И все-таки, почему не позвал меня к телефону?

— Потому что видел: работаешь. И вроде с-желанием — редкий случай. Не стал отрывать, а вежливенько попросил Олю перезвонить через час. Она у тебя точна?

— Не знаю, — сказал Дан, — не было повода проверить.

— Благодари Тиля, он тебе создал повод. И в это время, как в детективе или — наоборот — в добротной комедии ситуаций, в зал заглянул вахтер:

— Даниил Фролыч, к телефону вас. Дан перемахнул через барьер, побежал к дверям, а Тиль не преминул пустить ему в спину:

— Нет, но какова точность!..

Дан осторожно, будто боясь уронить, взял трубку, произнес в нее «казенным» голосом:

— Слушаю вас.

— Здравствуйте, Дан, — «шантретисто» сказала трубка, — это Оля, если вы меня помните.

Классическая форма пустой вежливости! Неужели она решила, что Дан мог ее забыть со вчерашнего вечера — просто по времени, без учета того неясного и странного впечатления, что она произвела на него.

— Я вас помню, Оля.

— А мне показалось, у вас плохая память.

— Почему?

— А зонтик?

Тут у Дана сам по себе придумался гениальный, на его взгляд, ход.

— Я его нарочно оставил.

— Нарочно?

— Конечно. Просто так вы могли бы и не позвонить, а замотать чужой зонтик — совесть не позволила бы.

— Я могла бы его сдать в бюро находок.

— Не могли. Где гарантия, что я бы о том догадался? А значит — тю-тю зонтичек…

— Ну хорошо, не в бюро — в милицию. Там бы вас нашли.

Здесь она неплохо вывернулась. Думай, Дан, шевели извилинами…

— Первый раз вижу волшебницу, которая прибегает к помощи милиции.

Засмеялась. Интересно, что бы сказал Тиль про ее смех? Какого он колера?

— Убедили. Как мне его отдать вам?

— Что за вопрос? Только лично. Не на почту же идти волшебнице…

— Согласна. Дельное наблюдение. Вы, оказывается, большой знаток жизни и обычаев великого мира магии.

— На том стоим, — согласился Дан. — Что вы делаете сегодня вечером? — Краем глаза он посмотрел на вахтера, который изо всех сил старался выглядеть индифферентным. А может, и впрямь начхать ему было на галантные потуги какого-то жонглера: сколько при нем по этому видавшему виды, со всех боков скотчем уклеенному, телефонному аппарату свиданий назначено — не перечесть. Надоело небось вахтеру: целый день одно и то же…

— Я свободна.

Как прекрасно проста она, подумал Дан. Никакого притворства, никакого жеманства: мол, не знаю еще, столько замыслов, надо подождать, посмотреть в записную книжку…

— Тогда я вас встречу на Самотеке, на остановке. Ну где я сошел, ладно?

— Ладно. Я освобожусь в шесть.

— Значит, в полседьмого?

— Я успею.

— До вечера.

— До свидания.

Короткие гудки: ту-ту-ту. Положила трубку. Дан немного послушал их и тоже уложил трубку на рычаг.

Тиль сидел на стульчике в той же позе рыболова-сибарита, только вместо пруда перед ним расстилался грязно-малиновый ковер репетиционного манежа. На манеже сиротливо лежал брошенный Даном хромированный моноцикл.