Американский Голиаф - Харви Джейкобс

Мыслям стало теплее, когда через арочный вход в иглу забралась Анжелика Халл.

– Снаружи твой дом похож на белое яблоко, а дым – это черенок. – Анжелика стряхнула с волос снежную пудру.

– А я местный снежный человек, который сидит и думает, что мы тут делаем посреди тундры.

– Мы втроем?

– Ara, мы втроем.

– Дружим, наверное. Обмениваемся любезностями.

– Что ты сегодня сказала Берте?

– Вряд ли она заметила, когда я ушла. Сидит у окна и смотрит, как из облаков складываются лица, а потом растворяются. Все ищет знаки о своем Александре. Лица в небе, лица в огне, лица, опять лица.

– Когда пропадет твое лицо, я, наверное, буду в таком же трансе, – сказал Аарон.

– Милая чепуха, – ответила Анжелика – Скажи, Аарон, кроме этого снежного домика, ты так и не нашел подходящей берлоги?

– Пока нет. Я попросился у миссис Ильм пожить еще некоторое время, но понятно, что она ответит.

– Что же ты тогда будешь делать?

– А что я могу делать? Перееду в Сиракьюс, наверное, они там слишком заняты: одним евреем больше, одним меньше – могут и не заметить.

– Пожалуй, трудно будет не заметить иудейского лозоходца. Особенно если он прославился тем, что нашел Голиафа.

– Слишком прославился, я бы сказал. Но гораздо важнее, что будешь делать ты, Анжелика, если в твоих словах есть правда.

– В них есть правда. С Джорджем Халлом все кончено. Я не знаю, что дальше. Ты можешь купить эту землю в долине и построить нам с дочкой избушку. О фермерстве мы уже сейчас знаем больше, чем ты узнаешь за всю свою жизнь.

– Почему ты так хочешь дочку?

– Что бы с ней ни случилось, она не уйдет на войну.

– Войны бывают разные, – сказал Аарон. – Если бы мне продали эти акры и я позвал бы тебя там жить просто как друга, думаешь, наши соседи стали бы петь серенады?

– Пусть оставят нас в покое, этого достаточно. А пока они учатся не обращать на нас внимания, можно разглядывать тени друг друга.

– Мы воркуем как идиоты. Интересно, что думает твой ребенок?

– Что эти влюбленные воркуют как идиоты.

– Влюбленные? Значит, мы влюбленные?

– Думаю, да. Мне трудно поверить, что я так сильно увлеклась человеком моложе себя, да к тому же евреем. Но меня тянет к тебе почти так же сильно, как раньше к Хамишу, упокой Господи его душу. А может, и сильнее. Это очень странно и совсем неожиданно. Я не представляю почему. Наверное, потому, что мы жмемся друг к другу под снегом, точно две белые мыши, – так представляется. Но мнехотелось бы знать, как относитесь ко мне вы, мистер Бапкин?

– Трудно сказать, я ведь никогда не встречал женщины, хоть отдаленно похожей на тебя. По природе я человек медлительный. Что нас разделяет? У нас ничего общего, даже Бог и тот разный. Кому мы станем молиться, чтобы росла капуста?

– Наверное, тому Богу, у которого лучше растет капуста. Но я спрашиваю о твоих чувствах, а не о логике.

– Чувства у меня очень сильные. А сомнения и вопросы, может, даже сильнее.

– Разберись тогда, в чью пользу счет. Что до меня и моего ребенка, мистер Бапкин, то мы испытываем к вам большую нежность с самой первой нашей встречи. Наверное, ты большой дурак, что с нами связался, а мы – большие дуры, раз надумали в тебя влюбиться.

– Через пару месяцев наше гнездо растает, и останутся одни воспоминания. Слова, которые мы говорили в декабре, в мае покажутся рыбкой в луже. К июлю она высохнет, и будет пыль.

– Это говорит твое сердце?

– Сердце – законченный лгун, это знает любой учитель.

– Вы женитесь на нас, Аарон Бапкин? Да или нет? Нас беспокоит, что вы еще совсем мальчик, но, думаю, наша сила и терпение преодолеют эту разницу. И я слышала, евреи рождаются взрослыми.

– Да, миссис Халл, я женюсь на вас, если вы этого хотите.

– Не только на миссис Халл. Не забывай об этом.

– Хорошо, на всей вашей кодле.

– Значит, решено.

– Не считая маленьких зацепочек, которые могут убить лошадь. – Аарон поворошил огонь. – Вроде пиши и крова.

– Разденься, – сказала Анжелика. – И я тоже. Посмотрим, нравимся ли мы друг другу.

– Ужас, – ответил Аарон. – Мы умрем от обморожения. В Кардиффе раскопают новые окаменелости, а виноват буду я.

– Как хочешь. – Анжелика сбросила пальто, потом платье, потом штучки, о которых Аарон знал только понаслышке. Она стояла, касаясь волосами крыши. – Ну вот, это мы, не считая ног. Ботинки пусть останутся. А теперь честно. Что ты думаешь?

Аарон боролся с головокружительными чарами. Он обозревал это ангельское творение, составленное из выпуклостей и впадин, куда более замысловатых, чем он когда-либо мог подумать. Налитые груди и округлость живота напомнили ему крышу иглу. Сильнее всего его поразила бородка на лобке, ибо даже «Ройял джиогрэфик» умалчивал об этом чуде.

– Я думаю, что вы обе очень красивые, – сказал Аарон. Он стащил рубашку, расстегнул штаны, скинул кальсоны и даже носки с ботинками. – А это я. Как впечатление?

– Правду, значит, говорят про евреев, – сказала Анжелика. – Похож на лысого циклопа, который забыл шляпу. Поэтому ваши мужчины все время в шапках? Для равновесия?

– Перед тем как ответить, я должен свериться с Писанием, – сказал Аарон.

– Ты третий мужчина, которого я вижу голым, и надо сказать, ты вполне можешь с ними потягаться.

– Благодарю вас за столь лестное мнение, миссис Халл, но о некоторых вещах лучше умалчивать.

– Это касается друзей или только любовников? – спросила Анжелика. – А теперь положи руку туда, где спит мой ребенок.

Аарон потрогал там, где она сказала, и не стал убирать руку. Анжелика запела:

Жил-был старик Иосиф,Жену свою лелеял.Женат он был на деве,Царице Галилеи.

И раз Мария проситТак ласково и тонко:Нарви мне вишен, Осип,Ведь я ношу ребенка.

Иосиф рассердился.

И раскричался громко:

– Пусть собирает вишни Тебе отец ребенка.

Из живота МарииСказал Христос-малютка:– Согнитесь, ветви вишни,Для мамы на минутку.

Согнулись ветви вишни,Раскинулись нарядом.Мария ела вишни,Стоял Иосиф рядом.

– Надеюсь, этот ребенок не такой разговорчивый и не такой нахальный, – сказал Аарон.

– С Новым годом, милый, – сказала Анжелика.

Они сидели, баюкая друг друга, а в лесу за стенами иглу плясали снежные дьяволы.

1870

Нью-Йорк, Нью-Йорк, 1 января 1870 года

В первый день нового года Чурба Ньюэлл пробудился по фермерской привычке на рассвете и обнаружил рядом с собой улыбающуюся сквозь сон пухлую пышечку. Чурба понятия не имел, кто она и где он. Он плеснул холодной воды себе на лицо, шею, голову и вытерся турецким полотенцем величиной с Род-Айленд.

Комната представляла собой парчовую коробку. На окнах кружевные шторы, на полу ковер гуще весенней травы. Одежда Чурбы валялась в кресле, таком же мягком, как незнакомка в постели. Модный смокинг, парадная сорочка с картонной грудью, широкий пояс, шелковая майка, трусы в горошек, длинные носки, подвязки, черная «бабочка», шерстяное пальто, гетры, замшевые перчатки, цилиндр. Пара лаковых туфель, сверкавших как зеркало, была водружена на бюро подошвами вверх. Диван покрывала одежда девушки, там же валялась сумочка на цепочке и со стальной застежкой, рубиновые туфельки. Чурба помнил, как они с Джеем Гулдом и Джимом Фиском играли в фараона, а потом ехали втроем куда-то в кебе. Эта комната, догадался он, и была тем самым «куда-то».

В голове у Чурбы перекатывалась галька. Он выполоскал изо рта песок, натянул одежду, нашел в брюках кошелек. Все на месте. В новогодний вечер Джордж Халл вручил ему толстую пачку денег и велел гулять за двоих. Потом вспоминалась карточная игра, как он греб ставку за ставкой. Доказательство этой полосы везения торчало из пиджака в целости и сохранности.

– Скорое дело – быстрый доход, – сказал себе Чурба.

Он силился вспомнить, о чем договаривался с этой розовой пухлой печкой, что обогревала сейчас комнату. Подарок Гулда, Фиска или надо платить самому? Вспоминая, как эти ребята швырялись деньгами, Чурба предположил первое. Он бросил на подушку монету и ушел.

За дверью комнаты обнаружилась закрученная лестница, затем Чурба прошел через мраморный вестибюль и выбрался на улицу через огромную дверь из стали и матового стекла Он обвел глазами Грэмерси-парк. Осторожно вступил в новый год и новое десятилетие: он был счастлив, голоден и поражен тем, как же далеко его отнесло от Кардиффа.

На холоде голова болела меньше, и Чурба решил немного прогуляться. Он направился в центр к «Хумидору Халлов», но по пути свернул на восток, к реке, где бултыхались на медленных волнах пароходы и клиперы. Узкие улицы были запружены колясками развозчиков. Рабочие таскали грузы с кораблей и барж. Новый год или старый, суета в доках не прекращалась. Праздник жил где-то повыше.

Чурба решил побаловать себя завтраком. В ресторане «Мокрый Джим», который он для этого выбрал, воняло, как между ног у матроса после долгого плавания. Рыбаки и командиры портовых крыс горбились над длинными столами, выедая из мисок густую похлебку, пропахшее йодом рагу, капустный салат и картошку. Они макали черный хлеб в горячий суп, опрокидывали кувшины с пивом и обсасывали кости разнообразных морских тварей. Склизкое нечто с обвислыми усиками и клешнями, плавниковое нечто с желтыми глазами. Мерзкое чешуйчатое нечто с иголками зубов.