Статьи - Сергей Переслегин

Некоторая часть экологических мероприятий была полезной – в том смысле, что она обеспечивала удовлетворение каких-то осмысленных человеческих потребностей. В своей основе, однако, природоохранительная деятельность носила сугубо иллюзорный характер: производственные цепочки индустриальной фазы в принципе не могут быть сделаны замкнутыми, следовательно, индустриальная экономика всегда будет потреблять природные ресурсы и загрязнять среду продуктами своей деятельности. Еще более бессмысленной была борьба за спасение природных экосистем, значительная часть которых была уничтожена или же радикально преобразована Человеком еще в традиционную фазу.

Всякая оплачиваемая иллюзорная деятельность приводит к увеличению коэффициента инверсии экономики и, соответственно, к падению ее коэффициента полезного действия. Проявляется это, прежде всего, в росте инфляции. Однако, как бы то ни было, емкость нового, искусственно сконструированного рынка оказалась достаточно велика, чтобы его хватило на целых двадцать пять лет. Сейчас они подошли к концу.

Можно предложить только два выхода из этого положения:

Во-первых – космическую экспансию с экономическим освоением иных небесных тел. Такой вариант развития описан в тысячах фантастических произведениях и десятках экономических и философских трактатов, однако, по-видимому, он невозможен, как экономически, так и философски. Уровень технического развития, поддерживаемый индустриальной фазой, недостаточен для включения космического пространства в экономический кругооборот. При самых оптимистических предположениях о перспективах космической техники (а для оптимизма нет ни малейших экономических обоснований), эта техника в течение ближайшего столетия не сможет обеспечить достаточную связность между земной метрополией и космической периферией. А это значит, что даже в фантастической версии появления «уже завтра» ядерных или фотонных космолетов, емкость внеземного рынка будет пренебрежимо мала, и попытки работать на этом рынке лишь спровоцируют экономическую катастрофу[2].

Вторая версия была испытана группой Форрестера – экспансия в семантическое пространство, создание искусственных «знаковых» рынков. Однако это пространство только кажется бесконечным. В действительности, индустриальная фаза может оперировать лишь индустриальными смыслами: только из них она может конструировать рынки. А эти смыслы – подобно географической карте – уже освоены.

В рамках социомеханики отсутствие решение – это тоже решение, хотя, как правило, и катастрофическое. Речь идет о глубоком кризисе индустриальной фазы и предстоящем завершении эпохи промышленного развития.

Проявлением этого кризиса может служить пресловутая «глобализация». Метафорическое содержание этого процесса предельно просто: бегущая волна экономической экспансии «отразилась» от условных границ земного шара и устремилась обратно, вследствие чего в физическом и смысловом пространствах образовалось что-то вроде «стоячей волны». Инфинитное движение стало финитным, экспоненциальное развитие превратилось в синусоиду, а те силы, которые раньше придавали индустриальной экономике пассионарность, теперь разрушают эту экономику.

Вполне очевиден и физический смысл происходящего. Глобализация есть политика предельного снижения трансакционных издержек во имя вовлечения в индустриальное производство/потребление последних остатков свободного экономического пространства Ойкумены[3]. Все социальные системы, препятствующие достижению этой цели, подлежат нейтрализации.

Прежде всего, это привело к тяжелому кризису национальных государств. Данная организующая структура, некогда базовая для индустриальной экономики, стремительно утрачивает значение. Национальный суверенитет все более и более ограничен; ряд прав, неизменно бывших прерогативой государства, перешли к международным организациям или спешно конструируемым интегративным блокам. «Политику стран сменила политика регионов», – говорят на европейском Западе.

Однако регионы представляют собой не столько географическое, сколько проектное понятие. Перекраивая их границы и упорядочивая информационные, финансовые, материальные и людские потоки через эти границы, можно произвольно манипулировать хозяйственной жизнью целой совокупности народов. С одной стороны, это опять-таки повышает локальную эффективность индустриальной экономики и способствует ее проникновению в ранее недоступные области. С другой – подрывает саму основу индустриальной фазы развития, поскольку способствует хаотическому перемешиванию (людей, смыслов, организующих структур) и разрушению «человеческого муравейника». Оборотной стороной интегрирования стран в регионы оказался распад мира на регионы (не обязательно те же самые!) с последующей автаркией локалитетов и их выключением из мирового (индустриального) хозяйства. Такое «завтра» глобализации предопределено ее сегодняшним днем.

Сугубо формально, кризис промышленной эпохи может быть подтвержден медленным падением производительности капитала (способность денег делать деньги) и возрастанием нормы эксплуатации в наиболее успешных регионах Запада и Востока. И тот, и другой процесс устойчиво наблюдаются с середины 1970-х годов.

Предчувствие конца индустриальной эпохи вызвало к жизни немало странных общественных движений. Кроме упоминавшихся выше «зеленых», стремящихся остановить промышленное развитие во имя сохранения среды обитания, это «антиглобалисты», призывающие отказаться от индустриальной экономики во имя традиционных культурных ценностей, и «интегристы», проектирующие «царство Божие» в одном отдельно взятом регионе. Все эти группы сначала ставят перед собой заведомо неосуществимые цели, а затем пытаются реализовать их априори недопустимыми средствами. В общем и целом, их деятельность лишь повышает социальную температуру, да способствует хаотическому характеру общественной и политической жизни. Вспомним в этой связи, что на грани фаз интенсивность социальных процессов должна нарастать.

Интересно, что риторика всех перечисленных движений (а они образуют базис социального спектра современной западной Европы) построена на концепции отказа, она не подразумевает привнесения никаких новых сущностей. Иными словами, вместо активного «живого времени», определяемого как мера инновационных процессов в системе, используется «мертвое время», вычисляемое через повторяющие события: время, для которого нет, и не может быть ничего нового.

Таким образом, одним из проявлений глобализации является нарастание интенсивности противоречия между «живым» и «мертвым» временем индустриальных социосистем. Невозможность синхронизировать времена приводит к тому, что эти системы «теряют настоящее»: в них сосуществуют и взаимодействуют структуры, относящиеся и к абсолютному прошлому, и к абсолютному будущему[4]. Интенсивность взаимодействия тем выше, чем дальше разнесены времена, то есть, чем больше энергии «отсроченного будущего» запасено в системе.

Для индустриальной фазы характерна крайняя неравномерность развития, обусловленная наличием цепочек положительных обратных связей в локальных экономиках[5]. Эта неравномерность привела к стратификации мира, который раскололся на великие державы, развитые государства европейского типа и колонии. Деление проходит через всю историю индустриальной фазы, хотя конкретные формы, разумеется, менялись. Вопреки распространенному мнению, «вертикальная мобильность» индустриальной фазы мала: социосистема, попавшая в привилегированную группу, остается в ней до конца времен. Хотя всякий индустриальный бум с неизбежностью сменяется кризисом и часто сопровождается переходом гегемонии к другой локальной экономике, накопленные за время процветания богатства позволяют прежнему лидеру «оставаться в игре». Теоретически при особо благоприятных обстоятельствах – колониальная или полуколониальная страна может «подняться наверх» и обрести статус «державы европейского класса», но за всю эпоху это удалось только Японии, которая заплатила за свой успех очень дорого.

Итогом индустриальной эпохи оказалось разделение Ойкумены на «черный» и «золотой» миллиарды, причем последний, составляя около одной пятой населения Земли, потребляет свыше 2/3 ресурсов всех видов. Понятно, что такое «распределение» воспринимается большинством населения планеты, как крайне «несправедливое»: во всяком случае, поддерживать его можно лишь неоспоримым превосходством в силах. Формально, «развитые страны» это превосходство сохраняют (в некоторых отношениях оно даже возросло: так, американский флот отвечает сегодня «мультидержавному стандарту» – он сильнее всех остальных флотов мира, вместе взятых), но военная мощь Запада обесценивается низкой пассионарностью «привилегированного населения». Кроме того, доминация «золотого миллиарда» подрывается «вторичными эффектами» глобализации.