Таня Гроттер и колодец Посейдона - Дмитрий Емец

Пока Ягун скреб в затылке, вспоминая очищающее заклинание, это уже сделал Шурасик, и зеркало приобрело вполне пристойный вид. Даже бронза немного отчистилась от зелени.

– Видали, что я нашел?! – похвастался Ягун. – Отличное магическое стекло! Знает все, что происходит в мире. И чего Поклеп засунул его вместе с хламом? Теперь осталось разобраться, как его запустить!

Он дважды обошел вокруг зеркала в поисках, нет ли где подсказки краской или карандашом – пожилые маги охотно подписывают артефакты, опасаясь в ответственный момент забыть, как ими пользоваться, – но ничего не нашел и наудачу выдал из Пушкина:

– Свет мой зеркальце, скажи да всю правду доложи…

Цитата возымела на стекло неожиданное действие. Бронзовая рама раскалилась.

– Ты, ты, ты всех милее… Отвали, царица! – огрызнулось зеркало.

– Какая я царица?.. – растерялся Ягун, но зеркало его не слушало.

– Ты, ты, ты! Она, она, она! Не ты, так она! Не она, так ты! Вы обе всех милее, психопатки! Забодали уже! Я за себя не ручаюсь! Заберите кто-нибудь от меня эту дуру, или я разлечуть осколками! – в истерике запищало оно.

– Похоже, оно глухое! С кем-то меня путает! – обиделся Ягун.

Шурасик с авторитетным видом поправил очки.

– Налицо все признаки магического шока! Другими словами, артефакт свихнулся от слишком продолжительного общения с царицей, которая задавала ему один и тот же вопрос… – сказал он.

– И что? Ничего сделать нельзя?

– Глобально нет. Это неизлечимо. А на время прочистить ему мозги, может, и получится, – проговорил Шурасик и забегал вокруг зеркала, что-то бормоча.

Мутное стекло, прежде не отражавшее ничего, кроме физиономии Шурасика и мозаичных стен Зала Двух Стихий, затянулось туманом.

– Хе-хе! Получилось! – радостно сказал отличник.

Туман мало-помалу рассеялся. На зеркале проступили мелкие, неотчетливые, быстро перемещающиеся силуэты разных цветов, мелькавшие снаружи купола Грааль Гардарики .

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Семь-Пень-Дыр.

– Примерно, – кивнул Шурасик. – Это нам зеркало схему сражения рисует. Тибидохс атакован. Красные силуэты – маготворцы вуду и магнетизеры из группы немедленного реагирования. Синие силуэты – атакующие их вампиры. Маготворцы вуду, конечно, бойцы классом повыше, но опять же осиновых кольев вовремя не запасли. Кроме того, убитые вампиры не пополняют ничьих рядов, а всякий загрызенный маготворец становится вампиром.

– А вот те штуки?

– Синие? Транспортные гробы вампиров. Они многоместные, поэтому малость подлиннее, чем гробы вампиров-камикадзе. Крышка используется как таран, заговоренные гвозди отлично подходят для метания. Горючее – консервированная донорская кровь. Мерси боку господину Дурневу!

– Чего-чего? При чем тут мой папуля? – возмутилась Пипа.

– А кто им кровь поставляет?

Гробыня зевнула.

– Хватит вам собачиться! Хорошо еще, что Гроттерша, когда удирала, заблокировала Гардарику . Еще одна строчка заслуг на постамент ее памятника.

– Не моего памятника, – уточнила Таня.

– А чьего же?

– Гардарику блокировал Глеб. Причем ухитрился сделать это с помощью некромагии. Я думала, такое невозможно. Но он сказал, что подобрать антиблок от некромагии сложнее, – сказала Таня.

Бейбарсов пожал плечами, словно говоря, что не сделал ничего особенного.

– Умница, Душибукашкин! Продолжай колотить сусликов и дальше! Родина тобой гордится! – одобрила Склепова.

Глеб хмыкнул. Не похоже было, чтобы натиск Склеповой его смутил.

– Трупенция Могилова, солнце мое ясное! Однообразие твоих шуток меня угнетает! – заметил он.

– Ясный перец. Ты ж по жизни угнетенный, – с досадой сказала Гробыня.

Таня взглянула на Гробыню с подозрением. Последний, кого Склепова доставала с таким упорством, был Пуппер, да и то во времена hleb-and-sol, когда он Гробыне еще нравился. Это наводило на мысли.

Тане почему-то не хотелось, чтобы Бейбарсов достался Склеповой. Опять срабатывало чувство собственности. И сам не гам и другому не дам. Ей стало неловко перед Ванькой и Пуппером, у каждого из которых были свои надежды. И еще Ург в Параллельном Мире, с которым она точно никогда больше не встретится. Она ощутила себя жадной, мерзкой и одновременно несчастной.

«Интересно, хорошие люди могут испытывать плохие желания?» – мучительно, и далеко не впервые, задумалась она.

Битва вампиров и маготворцев не прекращалась. И к тем, и к другим продолжали подтягиваться подкрепления. Пока одни сражались, другие атаковали Грааль Гардарику сильной магией, пытаясь пробить в ней брешь.

Особенно в этом преуспевали штатные боевые маги из Магщества, которые раз за разом били в уязвимые места Гардарики тараном – артефактом гуннов. Тем временем другие ослабляли энергию барьера многочисленными запуками, которые обрушивали на купол с разных сторон.

– Возможно, нам удастся продержаться до утра, стравив вампиров и маготворцев. Это очень кстати, что им приглянулась одна кость. Но завтра все равно подойдет чертов магоносец «Крошка Цахес» и нам придется туго, – сказал Баб-Ягун.

– Есть одна идейка! Мы всегда можем открыть Жуткие Ворота и рвануть весь мир… – с предвкушением заявил Гуня Гломов.

– Типун тебе на язык, Гуннио! Хотя вообще-то мысль недурна! Уверена, Пинайосликову она понравилась!.. Ах да, да, я забыла! Это несмешно! Пардон, господин некромаг! Оченно извиняюсь! – заметила Склепова.

Она повернулась к зеркалу, на котором появилась багровая физиономия Малюты Скуратоффа. Малюта проносился куда-то в реактивном гробу вместе со своим трупохранителем Бумом. Обращаясь к Малюте, который явно не мог ее слышать, Склепова продекламировала:

– Борец за мир, один вампир Заходит как-то раз в трактир. В трактире видит шумный пир И просит он налить кефир. «А если не нальешь кефир – Вмиг укушу я весь трактир, Вмиг разорву я весь трактир – Так обожаю я кефир!»

– Сама написала? – спросил Ягун.

– Ага. Примерно годик назад сподвиглась. Только не говори, что совсем плохо. Я обрыдаюсь, – мирно сказала Гробыня.

– Quod scripsi, scripsi! [11] – важно подвел итог перстень Феофила Гроттера.

– Почему вампир – борец за мир? Возьми Гроттершу! Вот уж вампирюка – всем вампирюкам вампирюка! И за мир не борется! Это явно избыточная характеристика. В поэзии таких не должно быть! – сказала Лиза Зализина. Она держалась поблизости и так ела Ваньку глазами, что было удивительно, как от того не остался один скелет.

– Слышь, Лизка, иди погуляй! – произнесла Гробыня.

– Это тоже избыточная реплика! Вы все тут избыточные! Мне вас жаль! – заявила Зализина и удалилась, кормя кукушку консервированными гусеницами. Повинуясь оживляющему заклинанию, гусеницы корчились в судорогах, симулируя энтузиазм.

* * *

Время шло. А что ему еще оставалось делать? Пипа Дурнева вместе с Бульоновым обошла комнаты преподавателей, нося с собой Черные Шторы. Шторы вампирили напропалую, напитываясь энергией, как промокашка. Им требовалось не больше десяти минут, чтобы проникнуть в чужую мечту и отфильтровать суть. Уникальной зловредности был артефакт.

Пипа смотрела во все глаза. Всего за час она узнала больше сокровенных тайн Тибидохса, чем за весь минувший год. Генка Бульонов вздыхал и толком не понимал, что мелькает на темной плотной ткани. Внутренние движения чужих душ были для него слишком тонкой материей. Для него и родная душа была потемки.

Наконец с Черными Шторами, наброшенными на плечи, Пипа вновь появилась в Зале Двух Стихий.

– Смотрите, они ее не душат! – пораженно воскликнула Маша Феклищева.

Семь-Пень-Дыр ехидно посмотрел на нее.

– Сама рискни задушить человека с таким уровнем интуитивной магии. Да тут на тридцать метров вокруг все огнем охватит, – сказал он со знанием дела.

– Ну как? Узнала? – едва увидев Пипу, нетерпеливо крикнул Шурасик.

Пипа задумчиво провела ладонью по шторам.

– Начнем с терзаний Готфрида Бульонского. Он раз за разом подходил к девушке-нищенке, которая сидела у городских ворот и просила милостыню. Он полюбил ее, но постыдился заговорить к ней, потому что она была одета в отвратительные лохмотья. Всю ночь он ходил по дворцовому парку и убеждал себя. Когда же, решившись, Готфрид наутро пришел к воротам, она была уже невестой другого. Оказалось, чтобы спастись от вурдалака с глазами василиска, который приходил к ней в снах и терзал ее каждую полночь, девушка дала обет, что оденется нищенкой и выйдет замуж за первого, кого не смутит ее одежда. Кстати сказать, она мало того что была красавица, но еще и принцесса небольшого, но довольно приличного государства. И Готфрид ей очень понравился. Вот только заговорил с ней другой, а обеты не нарушаются… И вот с тех пор Готфрид не знает покоя. Даже бродя с копьем по подвалам и охотясь на нежить, он вспоминает тот солнечный день и девушку-нищенку, от которой он отвернулся.