Докер - Георгий Холопов

Как-то заходит ко мне Маэстро. Хотя темными ночами он иногда еще распевает с Федей песни на бульваре, но дружить с ним, я знаю, не очень-то дружит. Видимо, связывает их только песня. Мальчик он стеснительный, весь в веснушках, с выцветшей, застиранной тюбетейкой на копне курчавых волос.

— Жаль, что я не знал про сборы для английских школьников, — с сожалением говорит Маэстро. — А то бы пошли на бульвар. Тогда бы тебе не надо было соваться в «Пролетарий», правда? — И, наклонившись ко мне, спрашивает: — Больно было? — И почему-то морщит нос.

— Больно вначале, потом — ничего.

— Знаешь, какую я новую песню знаю? — загадочно спрашивает он и расплывается в широкой улыбке. — «Гренаду»! — И тут же тихо напевает:

Я хату покинул,Пошел воевать,Чтоб землю в ГренадеКрестьянам отдать…

Уходя, Маэстро говорит:

— Я потом верну тебе приемник. Немножко послушаю и верну. Не знал, для чего тебе нужны деньги.

Навещают меня и ученики нашего класса, хотя и не догадываются об истинной причине моей болезни. Они думают, что я участвовал в потасовке с беспризорниками, геройски дрался. Эту историю для них придумала Лариса. И они жалеют меня. Жалеют, что меня не было на выпускном вечере, что я не получил аттестата в такой торжественной обстановке, что я не фотографировался со всем классом. Конечно, все это очень обидно. Но занятия окончились, школа закрыта на ремонт, и теперь каждый занят хлопотами, куда подать заявление: в семи- или в девятилетку?

Заходят и справляются о моем здоровье и взрослые. У нас в комнате перебывали многие из наших соседей. И в первую очередь, конечно, Люся с мужем. Еще недавно они так навещали мою мать. Удивительный у нас двор! В нем так много добрых и отзывчивых людей. И самых разных национальностей! Весь алфавит, от «А» до «Я», как любила говорить Парижанка.

Заходит ко мне и Нерсес Сумбатович. В последнее время он редко появляется на балконе. Соседи говорят, что он придумал необыкновенную вывеску для своей распивочной: снял «Поплавок» и взамен повесил… «Нэ заходи». Вы слышали что-нибудь подобное? И еще говорят, что народ теперь валом повалил к нему. А началось все с того, что из «Старой Европы» вышли трое сильно выпивших моряков, увидели поразившую их вывеску и стали ломиться в закрытые двери распивочной. Собралась толпа. Только после того, как моряки перебили все стекла, Нерсес Сумбатович открыл дверь, и с тех пор она ни на минуту не закрывается.

Мы встречаем Нерсеса Сумбатовича не без интереса и любопытства.

— Страдальцу за мировой пролетариат! — этими словами приветствует он меня, положив на табуретку кулек со сладостями. Вздыхает, качает головой: — Ах, Гарегин, Гарегин! Ведь мог же кое-чему поучиться у меня, а вот не захотел, пошел сомнительной дорогой.

Лариса фыркает:

— Поучиться! Знаем, чему вы можете научить.

Он добродушно раскланивается перед нею:

— Только уму-разуму, злая ведьма! Никто не скажет, что Нерсес Сумбатович дурак дураком…

— А тогда почему у вас висит неграмотная вывеска? — вдруг выпаливает Топорик. — Почему «Нэ заходи», когда надо «Не заходи»? И что это за такая смешная вывеска?

Нерсес Сумбатович снисходительно смеется.

— Это уже область психологии, мой дорогой, но глупый мальчик. В этом оборотном «э» и заключается весь фокус. Напиши я вывеску правильно, ко мне никто бы не зашел. Каждый о ней мог подумать что ему угодно. А так — названьице с акцентиком, задевает сознание выпившего человека. Откуда бы он ни шел — из «Старой Европы», из «Новой Европы», из соседних духанов, — обязательно наткнется на мою вывеску. И она его остановит. Только она, и никакая другая! И дух противоречия обязательно заставит зайти ко мне. А зашел бы он на вывеску «Заходи, пожалуйста»? Нет, все говорят: заходи! Вот тут-то я подхожу к понятию инициативы. Она может быть изобретательной и… глупой. Да, да, глупой! К чему привела, скажем, инициатива Гарегина? — обращается он почему-то к Ларисе. — Его чуть не убили хулиганы. А к чему моя — всем хорошо известно, хотя многие думали: «Каюк Нерсесу Сумбатовичу, покончили с одним нэпманом!» Что — не так ли?

Лариса тянет:

— Ну, у Гарегина особый случай, и вы об этом знаете не хуже нас.

— «Знаете, знаете»! — передразнивает ее Нерсес Сумбатович, откинув занавеску. — Да, знаю! «Помочь детям английских шахтеров…» Идиоты! Английский король уж сам как-нибудь позаботится о своем народе. Ты лучше думай о себе! — тычет он себя в грудь. — О себе и больше ни о ком!

Мы молча переглядываемся.

— А как же тогда мировая революция? — спрашивает Виктор.

— Мировая революция?.. — Нерсес Сумбатович часто-часто мигает, точно его хватили чем-то тяжелым по затылку. — Мировая революция? — шепчет он и вдруг взрывается: — Да пропади она пропадом, ваша революция!.. Про-па-дом! — кричит он, дико выпучив глаза, и с такой силой хлопает дверью в коридоре, что звенят стекла.

— Что там случилось у вас?, — слышу я тревожный голос матери в окно.

— Да ничего особенного, — отвечает за меня Лариса. — Нерсес Сумбатович чуточку повздорил с Виктором.

А Виктор хватает с табуретки принесенный Нерсесом Сумбатовичем кулек и хрипящим шепотом спрашивает:

— Будем ли мы есть сладости, купленные за деньги этого контрика?

— Нет! — говорит Лариса.

— Нет! — говорит Топорик.

— Нет! — говорю я.

— Тогда я выброшу их во двор! — Виктор выбегает на балкон, и тут же мы слышим какие-то крики со двора. Интересно, кому на голову упал кулек?..

Глава седьмая

ГРЕНАДА

Сегодня наш двор с утра звенит от «Гренады». Это Маэстро разучивает новую песню под мандолину. Ему подпевает Федя. Удивительное дело! Если раньше соседи выбегали на балкон и за малейший шум ругали на чем свет стоит Федю, то тут почему-то все молчат, терпят даже мальчика с чужого двора. Не потому ли, что песня всем нравится? Видимо, да. Это я хорошо вижу по Ларисе. Она все время мурлычет «Гренаду» и норовит убежать к певцам.

Сделав примочки и прикрыв глаза повязкой, я лежу и прислушиваюсь к голосу Маэстро, хотя с трудом различаю слова песни: в ушах все еще тяжело раскатывается и гудит басовитый колокол. Да, песня мне тоже нравится.

— Гарегин, ты спишь? — зовет меня мать с балкона. — К тебе пришли из школы.

— Кто это может быть? — спрашиваю я у Ларисы.

Но она не отвечает. Опять убежала? Я приподнимаю повязку на глазах. Нет, она в комнате, но вертится у зеркала, примеряя соломенные шляпки, грудой сваленные на комоде, — их вечерами доделывает дома Маро.