Жизнь венецианского карлика - Сара Дюнан

— Вижу, — говорю я. — А в котором часу ты вернулась домой?

— О, поздно. Часа в два или, может быть, в три.

— Тебя Марчелло привез, да?

— А где он сейчас? Утром лодки не было.

— Э-э… ну да. Знаешь, бедняжка так долго меня дожидался, что я отпустила его на остаток ночи и на все утро.

Ясное дело — он бы был только помехой, когда приплыла другая лодка! Я выжидаю. Если она скажет мне, то это произойдет сейчас. «А кстати, Бучино, я должна тебе кое в чем сознаться. Прошлой ночью меня навестил Фоскари… Знаю, ты рассердишься, но было уже поздно, у меня было свободное время, и я уверена, он за все заплатит, когда получит деньги на расходы». Это же так легко. Но вместо этого она продолжает

— Да. молча накладывать пасту, и постепенно фарфоровая белизна карнавальной маски покрывает все ее лицо. Скоро на нем не останется ни тени выражения.

— Ты хорошо спала? — спрашиваю я, глядя в сторону.

— Мм. Ты не представляешь, до чего это утомительно — долго-долго неподвижно лежать на кровати и глазеть в пустоту.

— Не сомневаюсь.

Наступает молчание — и разрастается. Нам с ней нужно о стольких вещах поговорить. Не только о Фоскари, но и о визите еврея. Она тоже должна узнать о камне и о молодой женщине, о том, как много лет назад воровка буквально ускользнула из наших рук. Ведь это часть нашего общего прошлого. Но раз она утаивает от меня что-то, я поступлю так же. У меня странное чувство, будто я вернулся в комнату, из которой вышел совсем ненадолго, а в ней уже так переставили мебель, что я словно заблудился и не понимаю, как все могло измениться так быстро. Мне снова вспоминается тот вчерашний миг в саду у Тициана, когда она перевела взгляд с меня на жасмин. Потом я вижу ее лицо на картине. «Куртизанки думают о чем угодно, это зависит от того, чего вы хотите от них». Это их работа. Она, как и я, — искусная лгунья. Даже ее стоны — притворство. Обычно. Ибо притворством она зарабатывает себе на жизнь. Нам на жизнь.

— Ты здоров, Бучино?

— Я? А почему я должен быть болен?

— Не знаю. Ты выглядишь таким понурым в последнее время.

— Я занят. Дела отнимают много времени.

— Знаю. И никто не умеет вести их лучше тебя. Но все ли в порядке? Я имею в виду, хорошо ли идут дела? Ты бы сказал мне, если бы что-то было не так, а?

— Да, дела идут неплохо.

Я слышу вокруг этот шелест. И все-таки если ты заметишь змею, которая уже вползает в райский сад, ее еще можно поймать, не дать ей взобраться на дерево.

— Фьямметта. — Я выдерживаю паузу. — Я знаю, что кто-то был у тебя этой ночью.

— Что? — Она поднимает голову. Маска уже застыла, так что ее оторопь выдают лишь глаза, взгляд острый, словно осколки камня.

Я набираю в грудь побольше воздуха.

— Я знаю, что у тебя был Фоскари.

— Откуда ты знаешь? — В голосе ее слышна тревога. — Ты что — шпионил за мной?

— Нет, нет. Я плохо спал. И проснулся от шума его отчаливавшей лодки.

Она пристально смотрит на меня, словно проверяя, правду ли я говорю. Но при необходимости я умею лгать так же ловко, как она. Мы же с ней не случайно стали партнерами по игре. Она нетерпеливо машет рукой, потому что ясно, что теперь, когда ее разоблачили, дальнейшая ложь бессмысленна.

— Пустяки. Ну, я хочу сказать… он просто заехал ко мне по пути домой, чтобы кое-что подарить.

— Подарок! Как щедро с его стороны. Ты приняла его лежа?

— Ха! А если даже так, то кому до этого дело?

— Мне, — говорю я. — Потому что он мне должен деньги.

— Вот оно что! Значит, это тебе он должен деньги, а не мне. Что ж, в таком случае я вынуждена тебя разочаровать. Он приходил лишь для того, чтобы прочитать мне свои стихи.

— Стихи?

Она пронзает меня сердитым взглядом, сознавая, сколь жалка ее выдумка.

Я качаю головой:

— Неужели? И о чем же там говорилось? О том, как он любит тебя?

— Бучино! Он же молод, он захвачен всем этим действом любви. Ты сам знаешь, как это бывает.

— Нет, не знаю. Даже если б и знал, не в этом суть. У нас с тобой уговор. Когда мужчина приходит к тебе не по расписанию, ты ставишь меня в известность.

— Я пыталась это сделать. Вчера я говорила тебе: Фоскари желает меня навестить. Он не отнимал ничьего времени. IIo-редан отменил свой визит. Я была свободна. Но ты не хотел ничего слушать.

— Все было совсем не так, Фьямметта, и ты сама прекрасно это знаешь. Ты отказалась принять Альберини, и мы с тобой сошлись на том, что Фоскари не придет, потому что у него нет денег.

— А-а! Да он заплатит потом. Боже мой! Да не разоримся мы с тобой из-за него! Чего ты хочешь от меня, Бучино? — Она уже не на шутку разозлилась, и ее лицо гневно подергивается под маской, от которой отлетают мелкие чешуйки засохшей белой пасты. — Нам что, не хватает на еду? Или клиентов стало мало? Разве у меня висят груди или, может быть, я слишком много пью? Разве я не справляюсь со своим делом? Разве кто-нибудь уходит недовольным? И вот — я хочу увидеться с одним клиентом всего на час и не докладываю тебе, потому что это тебя рассердило бы.

— Все обстоит иначе, — говорю я спокойным тоном, но не без злости, ибо зрелище их сплетенных в изнеможении тел клещом впилось в мою память. — Тебе не хуже моего известно, что происходит, когда ты начинаешь уступать любовникам. Это начало конца твоей репутации.

— Да кто об этом узнает? Кто станет болтать об этом? Ты? Я? Он? Наши слуги? По-моему, мы платим им достаточно.

— Не важно, кто разболтает. Слухи — что воздух. Ты сама это знаешь. Они нигде и везде, и непонятно, как разносятся. — Я снова пытаюсь говорить спокойным тоном, хотя боюсь, что мне это не удается. — Он же клиент, Фьямметта. А ты — куртизанка. И есть правила, которых мы придерживаемся. Правила, которые мы вместе с тобой установили.

— Что ж, тогда, быть может, настала пора изменить их. Потому что, знаешь ли, все это уже невыносимо. Правила, счета, уговоры — ты только об этом и толкуешь уже много дней подряд. Не для того же мы так усердно трудились все это время, чтобы дойти до такой… да, до такой скуки!

— Скуки? Вот так? Значит, тебе скучно! Скучно носить лучшие ткани, скучно есть жареное мясо с серебряных тарелок, скучно жить в доме, где ты узнаешь о наступлении нового дня оттого, что видишь солнечный свет, а не оттого, что у тебя в животе бурчит от голода?! Как-то уж очень легко ты все это забыла!

Она пристально глядит на меня, и глаза на ее покрытом белой маской лице на миг закрываются.

— Ты хороший человек, Бучино, но некоторых вещей тебе не понять, — отвечает она, и голос ее звучит почти обиженно.

Ответ уже вертится у меня на кончике языка, как вдруг кто-то стучится в дверь. Потом она чуть-чуть приоткрывается, и в щелку видно лицо Габриэллы.

— В чем дело? — Я сам слышу нотку злости в собственном голосе. Все ее слышат.

— Я только… Там… Там Коряга ждет, госпожа. Она извиняется, что не смогла прийти раньше, но ее помощь была нужна в другом месте.

— А… да… — запинается Фьямметта. — Я… Пусть подождет в портего. Скажи ей, что я скоро выйду.

Дверь закрывается, и мы снова смотрим друг на друга.

— Ты больна?

Она пожимает плечами:

— Так, легкий зуд, больше ничего. — И даже ее голос теперь звучит иначе — из-за скованного маской лица и ее собственной нечестности.

Легкий зуд. Что ж, можно это и так назвать. Разумеется, Коряга справится и с этим. Коряга, чье присутствие в доме в последнее время, похоже, стало совпадать с часами моего отсутствия, когда я ухожу на рынок. Что за сокровища она принесла моей госпоже на сей раз? Быть может, бальзам из трав, смешанных со святой водой, чтобы та нанесла его себе на губы в готовности к первому поцелую? Освященную гостию с выдавленным на ней именем моей госпожи, чтобы растолочь ее и подмешать в суп любимому? Последнее время в городе бойко торгуют подобными штучками. У мужчин, наверное, живот заболит при мысли об этом, но большинство женщин — и в первую очередь куртизанки — и вправду так поглощены любовными заботами, что готовы пойти на какое угодно святотатство или богохульство, лишь бы заполучить власть над мужскими желаниями и привязать их к себе. Чаще всего сами женщины смеются над этими ухищрениями, видя в них скорее подспорье красоте, чем магию. Разумеется, они обманываются, потому что вскоре уже не могут обходиться без них. Ведь раз уж ты поверила, что мужчина привязался к тебе благодаря колдовским, а не твоим собственным чарам, тогда и ты становишься рабыней знахарских зелий в той же мере, в какой он — твоим рабом.

В Риме некоторые известные куртизанки платили своим магам-аптекарям не меньше, чем портным. Но Фьямметта Бьянкини никогда не принадлежала к их числу. Ей никогда это не требовалось. Во всяком случае, насколько я знаю, до сих пор. Но похоже, в доме теперь происходит много такого, о чем я и не догадываюсь.