Дураков нет - Ричард Руссо

другой штат, Вера предотвратила то, что предотвращать не требовалось, причем себе во вред. Ее попытки защитить Питера, ее привязанность к сыну, как и в случае с ее отцом, привели в действие закон нежелательных последствий наряду с жестоким законом подлости и парадокса. Питер стал таким сыном, каким можно гордиться, – работником образования, как дед, преподавателем в колледже, – он чувствовал себя как дома в той обстановке, что внушала Вере страх, но вместе с тем утратил и привязанность, и интерес к матери, равнодушно отказывался от рекомендованных ею книг, улыбался иронично, когда она высказывала свои политические взгляды, словно хотел показать, что все ее суждения и наблюдения предсказуемы и банальны. Теперь, когда сын стал взрослым, Вере многим хотелось с ним поделиться, но он не желал слушать. Ему больше нравилось проводить время с Ральфом, ее мужем – у того вообще не было никаких взглядов, – чем с нею. Сын не разучился любить, но ее саму, считай, разлюбил; эта жестокая насмешка судьбы мучила Веру.

И сегодня, в праздник, Вера видела яснее ясного, что любовь – ужасная штука, по крайней мере, та любовь, что коренилась в самой глубине ее беспокойной души. Вера предвидела трудности и тщательно распланировала весь день. Вчера она испекла пироги, сегодня утром встала пораньше, начинила индейку и приготовила тыкву по любимому рецепту отца. Часам к десяти они с Ральфом поехали в Шуйлер-Спрингс забрать Роберта Холзи из жуткого пансионата для ветеранов – непростая задача, учитывая, что нужно было перевезти не только немощного старика, но и его дыхательный аппарат, портативный кислородный баллон с маской, а в багажник его не положишь, он может понадобиться отцу по пути в Бат.

Поначалу Вера надеялась, что все сложится благополучно. Они вернулись на Силвер-стрит и разместили отца – сегодня ему было лучше, дыхательный аппарат почти не требовался – в гостиной. Питер, всегда обожавший деда, уселся рядом, и они принялись обмениваться историями из преподавательской жизни; Питер в кои-то веки укротил свой цинизм и – по настоянию Веры – умолчал о том, что его не приняли в штат. Ральф тихонько смотрел футбол, кобыла Шарлотта присматривала за Шлёпой, чтобы это маленькое чудовище не изводило брата и всех остальных. Вера в теплой кухне, напевая себе под нос, заканчивала приготовления, опьяненная запахами еды, семейными звуками – и ужасной, ужасной тоской и любовью. Если ее и мучили опасения, что заявится Салли и все испортит, то слабые. Питер сообщил, что позвал его (наверняка назло ей), но Вера сказала себе: Бог смилуется над нею и не допустит подобного – хотя бы сегодня.

За полчаса до обеда они с Ральфом раздвинули стол, накрыли его белой льняной скатертью, которую Вера приберегала для праздников. Она достала фамильное столовое серебро, доставшееся ей от матери, – та умерла, когда Вера была ребенком. На обоих концах стола поставила по свече, зажгла их, погасила верхний свет и позвала всех в столовую. Каждому члену семьи Вера сказала, где сесть, Питер с Шарлоттой переглянулись, им это явно не нравилось, Шлёпа занял стул во главе стола и отказывался слезать, кобыле Шарлотте пришлось перенести его на руках. Вера видела, что сына раздражает не только план рассадки гостей как таковой, но и ее план в частности: отец во главе стола, Питер напротив, а Ральф, за чьим столом они все собрались, где-то посередине, хотя Ральфу-то как раз все равно, где сидеть, лишь бы поближе к индейке.

И лишь когда стол ломился от угощений, вся семья собралась вместе и Вера удовлетворенно осознавала, что искусно справилась с трудной задачей, лишь когда образ, родившийся в ее воображении, воплотился как нельзя точнее в декорациях ее столовой, когда на одном конце стола восседал отец – она давно уже не видела его таким бодрым, он даже оставил кислородный баллон в гостиной, – а на другом Питер, такой красивый, только чуть-чуть надменный, лишь когда при свете свечей члены семьи принялись передавать друг другу приготовленные ею блюда, лишь когда не позвонили в дверь и на пороге в это прекрасное мгновение не появился Салли и ничего не испортил, – лишь тогда Вера наконец перевела дух и заметила, что прекрасное мгновение, которое она так долго планировала и ждала, не что иное, как обман. Обедающие передавали друг другу блюда, но правда теснила ей горло, и Вера понимала, что не сумеет проглотить ни куска. Правду эту не сознавал только Ральф, но он никогда ничего не замечал и теперь как ни в чем не бывало поливал мясным соусом все, что было в его тарелке, даже клюквенное желе. Вера вдруг поняла, что отец оставил кислородный баллон в другой комнате вовсе не потому, что не нуждался в нем, а потому что не хотел портить обед. Вера слышала, как отец хрипел, даже задыхался, пока ждал индейку, а когда ее принесли, у него так дрожала рука, что он не смог подцепить ни кусочка, кобыле Шарлотте пришлось за ним ухаживать, и она положила ему темное мясо, она же не знала, что он любит белое, а отец так устал, что ничего не сказал. “Все очень вкусно, мам”, – буркнул Питер, глядя в тарелку. За сегодняшний день они с Шарлоттой уже дважды уходили в комнату, где останавливались, когда гостили у Веры, она слышала их приглушенные злые голоса и ясно понимала то, о чем и так догадывалась: что в их отношениях не только не осталось любви, но дела обстоят куда хуже и брак их не протянет года, а то и месяца. “Да… Вера, – выдавил отец. – Очень… хорошо”. Больше он ничего не сказал, не хватило сил, и Вера отчетливо ощутила, что он тоже не протянет и года. Ни один из мужчин ее жизни не смотрел на нее, когда говорил, и она поняла, что ни тот ни другой не хочет смотреть на нее – или не может. Им от нее нужно было только одно: чтобы этот обед поскорее закончился, и ни тот ни другой не поднял на нее глаза, даже когда она не ответила на комплименты, горло ей сдавила горькая правда, угрожая сорваться с губ. Ее горе заметил, кажется, только внук Уилл, он таращился на нее с таким испугом, что Вера была бы рада его успокоить: это пройдет, ведь прежде ей всегда удавалось проглотить неудобную правду, заглушить ее в себе.

Вера не удивилась, когда отец отодвинулся на стуле и, пошатываясь, поднялся.

– Я… сейчас… прости… Вера, – сказал он и направился в гостиную.

Она вскочила помочь, но из-за раздвинутого стола в комнате было тесно, их разделяли