Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он будет дурью маяться, а скопища должны идти к нему на поклон, – хмыкнул Витя Маслов.
– Пасынок общества Сытых, Борис Яковлевич жаждал разлиться в мире, радостно откликался всему новому, восторженно встретил революцию – и встретил непонимание. Стихи его печатали неохотно, к годовщине революции он написал пьесу для массовой постановки – ее отказались ставить. Мальчишки, недостойные ремня его сандалий, насмехались над его оторванностью от жизни, архаичностью, что его будто бы надо читать с энциклопедическим словарем… Этим вчерашним гимназистам-недоучкам и Демьяна Бедного пришлось бы читать со словарем… Нордин не владел литературой факта! – все это она произносила с непередаваемой брезгливостью. – Вы представляете, что должен был чувствовать Борис Яковлевич с его искренностью, с его ранимостью, когда читал все эти… А потом какой-то напостовец, Шалевич… напрасно я и произнесла это имя рядом с именем Нордина… он печатно назвал Бориса Яковлевича контрреволюционером-монархистом! Подтасовка цитат по бессовестности… в это сейчас просто трудно поверить!.. У Бориса Яковлевича, например, есть выражение: из пепла восстанет новое царство… Царство у Бориса Яковлевича означает вообще государство – так Шалевич объявил, что Борис Яковлевич мечтает о возрождении монархии! Начитался пинкертонов под партой в реальном училище… А Борис Яковлевич с наивностью гения написал этому Шалевичу личное письмо – потрясающее по искренности… Это невозможно читать: Нордин (Нордин!) исповедуется перед каким-то Шалевичем, как перед господом богом, называет этого подонка голосом Новой России!.. Это уму непостижимо!.. А эта бессердечная сволочь снова отпрепарировала этот священный документ и преподнесла его публике в отрывках в таком виде, что…
Иветта остановилась. Лицо ее пылало, только под правым глазом и на левом виске резко выделялись белые пятна. Я случайно взглянул на ее руки: кончики пальцев левой руки были фиолетовыми – так она их стискивала правой.
Полная литераторша, по-бабьи подпершись, потрясенно качала головой. Знаток задумчиво кривил рот, слегка кивая с таким видом, что да, мол, разумеется, скверно, но, собственно, чего другого можно было ожидать? Мичманы смотрели на Иветту с какой-то мрачной готовностью. Даже тетки с авоськами замолчали, ожидая новых «фактов».
– Но самое мерзкое, – с трудом выговорила Иветта, – что этот самый ортодокс Шалевич за полгода до революции выпустил эстетский сборник – ранний Нордин, пересказанный Смердяковым.
– Браво, изумительно, действительно великолепное выступление, – вдруг громко и благодушно произнес Витя Маслов и посмеялся по-хозяйски: – Х-ны-ны-ны-ны-ны… Очень эмоциональное…
Все воззрились на него. Ничуть не смущаясь, он продолжал:
– Я только – с вашего, разумеется, дозволения? – сделаю некоторые мелкие дополнения, чтобы у товарищей не возникло ложного впечатления. Во-первых, тенденция к неумеренному возвеличиванию Нордина… не лично ваша, а вообще в последнее время… Бориса Яковлевича Нордина все же не стоит называть гением, потому что он так и не смог отозваться на главные запросы времени. Кроме того, из вашего выступления может возникнуть впечатление, что Нордин к новому миру, так сказать, всей душой, а новый мир в ответ проявил не то черствость, не то неблагодарность… Нет, вы прямо этого не говорили, но может сложиться впечатление.
– Борис Яковлевич просто не умел не отдавать любому делу всю свою душу!.. – Иветта вскинула голову, словно боярыня Морозова.
– Кто же в этом сомневается?… Х-ны-ны-ны-ны-ны… Все дело в том, что это была за душа. Можно привести ряд выдержек из его произведений, показывающих, что он и после революции оставался мистиком, индивидуалистом и что хотите.
– Выдержек! Да разве можно так разбирать поэзию!..
– Как осмысленную речь?
– Андрей Николаевич Синицын учил нас на лекциях…
– О-о!.. Синицыну дань сердца и вина… он создал нас, он воспитал наш пламень… Когда-то он учил, что в первую голову следует выяснять, глазами какого класса видит поэт. А теперь объявил, что поэт – это прежде всего индивидуальность… как будто индивидуальность уже не выражает ничьих интересов! Оказалось, что поэт – это гармонический мир, перед которым можно только стоять на коленях и ни в коем случае не прикасаться аналитическим скальпелем.
– Вот Шалевич и прикасался аналитическим скальпелем.
– Это вовсе не означает, что это запретное дело. Нужно только делать это с умом. – Витя понемногу начинал терять хозяйское благодушие. – Я готов с цитатами в руках доказать, что Нордин до последних дней оставался мистиком и декадентом. В революции он увидел много христианско-гуннско-монгольско-пугачевского, но ее земные, созидательные цели остались ему чужды. Он страшно боялся, что революционные бури имеют земное, а не небесное происхождение, умолял: дай знать, что это не случайность, а Случай или Перст Судьбы.
– Может быть, продолжим в рабочем порядке? – сдержанно обратился к Иветте Знаток, обиженный тем, что остался в стороне.
– Виктор Сергеевич консультирует нас по мировоззренческим вопросам, – разъяснила Иветта. Она, оказывается, тоже умела иронизировать. – Он составил для нас методичку по Нордину. Ему мы все обязаны основными идеями официальной части моего выступления.
Все почтительно осмотрели Виктора Сергеевича. Он слегка покраснел – вероятно, чтобы зря не стараться, лишь той половиной лица, которая была обращена ко мне.
– Виктор Сергеевич видный исследователь творчества Бориса Яковлевича. Он много сделал, чтобы вернуть Борису Яковлевичу положение первостепенного поэта, – добавила Иветта, словно отчитавшись перед кем-то.
– Что мне за интерес считаться исследователем второстепенного поэта, – буркнул в мою сторону Виктор Сергеевич и твердо провозгласил: – Повторяю, нетрудно доказать, что Нордин оставался мистиком и декадентом, – и, наконец сообразив, что несколько странно опровергать собственную методичку, добавил: – Во всяком случае, некоторые аспекты его творчества не могли не вызывать настороженности.
– Во всяком случае, Борис Яковлевич всегда был искренен в своих убеждениях, а за свои ошибки он полностью расплатился! – как бы из последних сил выкрикнула Иветта.
– Расплата ничего не доказывает. И вообще, напрасно он думал, что способен быть вместилищем чего-то похожего на убеждения. Конечно, нельзя в полете мотылька искать продуманности, но…
– Мотылька!.. – с горькой иронией воскликнула Иветта. – Да это для поэта высшая похвала!
– Сомневаюсь. Но, во всяком случае, незачем искать виноватых там, где имеет место схема «Мотылек и ураган». Или, еще точнее, «Младенец на проезжей части». Конечно, к Нордину не стоило относиться так серьезно, но время было уж очень серьезное… вопрос стоял буквально «жить или не жить», а это не располагает входить в чьи-то причуды… Впрочем, раз уж у нас возникла такая дискуссия, то… вы, я думаю, сами сможете оценить по достоинству несколько эпизодов из тогдашней биографии Нордина… кстати, это псевдоним, настоящая фамилия его Лошадко.
– Лошадка? – восторженно переспросила полная литераторша, с обожанием глядевшая на Виктора Сергеевича.
– Ло-шад-ко.
– Лошадко?
– Лошадко.
Витя Маслов с Иветтой уже стояли в центре полукольца, слегка отвернувшись друг от друга, словно Аполлон и Дионис.
– Нордин, – начал Витя Маслов, – вышел на литературную арену после разгрома «Народной воли», когда широкие слои интеллигенции были охвачены чувством бессилия, а следовательно, и разочарованием в общественных идеалах. Поэтому-то им и понадобились инъекции Вечного, Запредельного, Мечты и Восторга – их предшественники были вполне обеспечены и мечтой, и восторгом борьбы. Но, действительно, новое движение до некоторой степени было реакцией на засилье позитивизма, – стоит ли только говорить, что особенно остро в общественных идеалах разочаровались эгоисты, а в науке – невежды. Ключевые слова к судьбе Нордина – это «через край». Впечатлительный, как истеричная женщина, он подхватывался всеми ветрами эпохи и всюду летел через все границы. Читал он страшно много по страшному количеству вопросов, перелистывал страницы со скоростью ветра – и с такой же пользой. Всюду его губило это «через край». Возьмите любой тезис Нордина – он получен раздуванием до абсурда какой-нибудь вполне здравой мысли.
– «Тезис»… – почти простонала Иветта. – Это же поэзия, а не философия!
– Возьмите какую-нибудь здравую мысль… ну, например: чересчур беспокоясь о будущем, мы теряем все наслаждения настоящего. Раздуем – получится: важна лишь полнота мига. Это Нордин. Или: отношение к истине зависит от наших потребностей. Раздуем: истина есть прихоть мгновения. Или: познание во многом интуитивно. Раздуем: Логика – жалкая замена Прозрения. Можно продолжать без конца. И вот, этот господин восторженно приветствует революцию. Он учит оборванных голодных парней, вчерашних и завтрашних сыпнотифозных, ронделям и ритурнелям, заседает во всевозможных комиссиях губнаробраза – ведь каждый интеллигентный человек был на счету. И к нему прекрасно относятся в Рабисе, и в Профобре, и в ЛИТО, и в ИЗО, и в МУЗО, и даже в местном артистическом кафе «Конь блед»… или «Голубая собака»?., забыл… словом, какое-то крашеное домашнее животное. Короче говоря, «и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил». Его даже избрали почетным председателем губернского СО ПО, ему назначили акпаек – его остатки даже удавалось обменивать на одежду.
- Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды - Алан Маршалл - Современная проза
- АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА - Наталья Галкина - Современная проза
- Нам целый мир чужбина - Александр Мелихов - Современная проза
- Царица Савская - Александр Мелихов - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Небо падших - Юрий Поляков - Современная проза
- Невидимый (Invisible) - Пол Остер - Современная проза
- Тоси Дэнсэцу. Городские легенды современной Японии - Власкин Антон - Современная проза
- Тихие омуты - Эмиль Брагинский - Современная проза
- Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе - Александр Фурман - Современная проза