Схватка - Александр Семенович Буртынский

я и заехала за линию. Зад бы ему смять — и пусть бы отвечал…

В проходной его ждал Петр.

— Юр, зачем ты так?

— Что?

— Человек пострадал, а ты…

— Может, хватит тебя одного… для сочувствия?

Лицо у Петра потемнело.

— Эх ты, — кинул он вслед дружку, — святой Георгий. Чтоб тебе никогда из рая не вылазить! И жены не иметь…

Когда Юрий вошел к парторгу, там возле стола уже стояли Семен и Шурочка.

— Есть, договорились, — видимо заключая беседу, сказал Семен и похлопал Шурочку по плечу. — Больше не повторится. А ты что же, шеф, зеваешь? А?

Дверь захлопнулась. Стриж ладонью стерла с лица улыбку.

— Больше от меня ничего не требуется? — спросил Юрий.

— Нервничаешь?

— А что мне — веселиться? У нас дело не движется, увязаем! — И махнул рукой, вышел.

В коридоре он видел, как Семен с Шурочкой, пересмеиваясь, вошли в лабораторию.

Лишь на мгновение он задержался на сборке и прошел к печи. Шурочка уже закладывала первую партию кассет. Ей помогала подсобница Вилька, похожая на пастушонка, с облупленным носиком и соломенной копешкой на голове.

— Потеряно время, — сказал Юрий.

— Наверстаем, — ответила за Шурочку Вилька. Отвернулась и добавила: — На загрузку — час.

Он удивленно прикинул: обычно подготовка к загрузке печи отнимала больше. Оказывается, можно за час? Ничего себе — старались.

— А качество?

— Пока все то же, — сказала Вилька, — процентов тридцать пять.

Чуткие пальцы Шурочки, пожалуй, излишне торопливо перебирали кассету с полупроводниками. Тонкие пальчики с облупленным маникюром и не очень чистыми ногтями: шофер! Она тотчас спрятала их в карманы халата, замерла, выжидающе сжав губы.

На мгновение в нем шевельнулось что-то похожее на жалость.

— Надо бы растянуть день, — голос его прозвучал мягко, как просьба, — задерживаться на часок после работы.

— У меня ребенок.

«Кочевать по деревням — ребенок не помеха», — подумал он, а вслух спросил:

— Он в круглосуточном?

— В нем! Ясно? И оставьте меня. Пристал, как…

Кто-то из сборщиков обернулся. Подсобница скрылась за стендом. Юрий почувствовал, что у него горят щеки. От Грохота вышла Люба Стриж. Увидев Юрия, пристально посмотрела на него, уже зайдя за стеллажи, вдруг свернула к печам.

— Что тут у вас? Запарка?

Он вкратце объяснил, в чем дело, заключил:

— Ну и вот… хотим разобраться в сверхурочное время.

Стриж слегка сощурилась: поняла.

— Значит, ломать трудзаконодательство?

— Выдержит законодательство.

— Гм… что ж, я не против. А ты как, Александра Васильевна?

Шурочка пожала плечами, хмыкнув неопределенно.

Но вечером, когда лаборатория начала пустеть, она все еще сидела, склонясь над шкалой. Юрий отвел Петра в сторону, сказал, дергая за рукав:

— Останемся, поможем? А то неудобно… Одна голова хорошо, а три…

— А может, две?

— Я серьезно, — рассердился Юрий. — В простом человеческом жесте увидеть черт знает что! Школа Семы Грохота…

Петр ужаснулся, прижав к сердцу ладонь: у него и в мыслях не было ничего несерьезного!

Возле Шуры оставалась все та же Вилька.

— Привет рабам труда, — сказал Петр, когда они подошли к печам.

Шурочка улыбнулась.

Взяли журнал режимов, испещренный пометками.

— Прямо какой-то санскрит, — буркнул Петр, — сирус-папирус.

— Ничего, — шмыгнула носиком Вилька. — Постигайте для общего развития!

— Тю-тю, — сказал Петр, радуясь возможности отвлечься, — ты, Виль, с язычком!

— У меня еще тысяча достоинств, — добавила Вилька, — но тебе их трудно увидеть. Понял, санскрит?

Юрий удивленно взглянул на нее. Петр разулыбался.

— И нечего удивляться, — заметила Шурочка, — у нее же два курса института. Учится и работает.

— Так. — Голос Петра зазвучал с почти братской снисходительностью. — Как говорится, связь с жизнью. Это хорошо. Я от мамки ушла, я от папки ушла…

— А я из детдома, — уточнила Вилька, насупясь, и, собрав в корзинку использованные ампулы, пошла в цех — важно, как петушок. Из-под длинного халата выглядывали узкие брючки и туфли на гвоздиках.

Шурочка выглядела усталой, потянулась на вертушке.

— Умираю, есть хочу, не доберусь домой.

— Могу угостить кефиром, — сказал Юрий, а про себя подумал: вот случай поговорить о том, что его давно интересовало. Разговор ее с Семеном тогда, в конторке, не давал ему покоя. — Зайдем в буфет?

— Пожалуй.

В буфете было пусто, шумел вентилятор. У холодильника дремала усатая буфетчица. Шурочка помешивала в стакане кефир, отчужденно молчала. Он тяготился, не зная, с чего начать, как подступиться, стойко допивал вторую бутылку — больше не лезло. Под конец не выдержал, спросил, прерывая молчание:

— Так что это за «шапка из тетрахлорида», помнишь?.. Если не секрет?

— М-м? — очнулась она, но от него не укрылась легкая тень недовольства, скользнувшая под приспущенными ресницами. Кажется, впервые он видел так близко ее лицо с узким, чуть вздернутым носом, дымчатые, раскосо приподнятые глаза. «Ничего особенного, не такая уж она и красивая, — подумал он с некоторым даже облегчением, — все, как у всех, обычно».

Шурочка натянуто улыбнулась:

— Так вот ты зачем меня приглашал… А я думала — любезность.

— Почему… совсем нет, то есть… — Он вконец запутался, не желая поддаваться исходившему от нее лукавству. — Так в чем все-таки дело?

— В шляпе, — сказала она, — на окислениях я зубы съела, еще в дипломный год. Тогда, с Андреем, ты попал в точку. Окислять нужно сам кремний, а не высаживать на него окись из тетрахлорида. Иначе — рыхлая структура, примеси… Кое-что даже рассчитала. И супруг мой дражайший подключился, развил. У него на это нюх. — Вдруг умолкла, пытливо, исподлобья взглянув на собеседника. — Вот так, взялся за гуж, а отстоять не смог. Для этого по крайней мере нужно иметь характер! — с неожиданной резкостью закончила она и тотчас сникла, будто потухла. — Так и осталось — в набросках.

— Профессор отверг?

— Тема-то новая, только в план включили, три года в запасе. В общем не поддержал.

— Несмотря на ваши хорошие… дружеские отношения?

— При чем тут отношения?

— Да просто, к слову пришлось. Не подумал.

— А надо думать…

— Извини. — Впервые назвал ее на «ты», но Шурочка словно и не заметила.

— Не так все просто, как кажется. А дружба порой уступает более трезвым соображениям.

Последнего он не понял, но уточнять не стал. Лишь заметил не без упрека:

— Проще всего было поделиться с нами, как только приехала. Рассказать…

— Зачем? Я не любительница детских сказок.

— Но ведь сама же говорила…

— Сама не сама, хватит! Вилами на воде…

— А спокойней нельзя?

Он почувствовал, что привычно заводится, и постарался отыграть назад:

— Может быть, я чего-то недопонимаю.

— Конечно. А мне вообще наплевать.

— Я считал тебя более…

— Серьезной? Я давала для этого повод?

— Во всяком случае, принципиальной.

— Ну, ладно, — вздохнула она, — не будет об этом, что это мы с тобой всегда на повышенных тонах?

Буфетчица открыла глаза,