Ангел для сестры - Джоди Пиколт

– Сколько лет было Анне, когда у нее в следующий раз взяли какой-либо орган или ткани для Кейт?

Как я и ожидал, Сара вздрогнула.

– Ей было пять лет, когда у нее взяли лимфоциты.

– Как проходила процедура?

– У нее брали кровь из вен на руках.

– Анна согласилась, чтобы ей воткнули в руку иглу?

– Ей было пять лет, – ответила Сара.

– Вы спрашивали ее, можно ли вставлять ей иглу в руку?

– Я просила ее помочь сестре.

– Правда ли, что Анну пришлось силой удерживать, чтобы взять кровь?

Сара посмотрела на Анну и закрыла глаза.

– Да.

– И вы называете это добровольным согласием, миссис Фитцджеральд? – Краем глаза я заметил, как судья Десальво нахмурился. – Когда у Анны впервые взяли лимфоциты, были ли какие-то побочные эффекты?

– У нее было несколько синяков, и она немного жаловалась на боль.

– Через какое время у нее снова взяли кровь?

– Через месяц.

– В тот раз ее тоже пришлось держать?

– Да, но…

– Сопровождалось ли это какими-либо побочными явлениями?

– Теми же. – Сара покачала головой. – Вы не понимаете. Я видела, что происходит с Анной после каждой процедуры. Независимо от того, кого из своих детей ты видишь в подобной ситуации, твое сердце все равно обливается кровью.

– И все же, миссис Фитцджеральд, вам удалось справиться со своими чувствами, – заметил я, – потому что у Анны взяли кровь в третий раз.

– Было сложно получить необходимое количество лимфоцитов, – объяснила Сара. – Это невозможно предвидеть заранее.

– Сколько лет было Анне, когда ей в следующий раз пришлось подвергнуться медицинскому вмешательству ради здоровья сестры?

– Когда Кейт было девять лет, у нее начался сильный грипп и…

– Вы опять неправильно поняли вопрос. Я хочу услышать, что случилось с Анной, когда ей было шесть лет.

– У нее взяли гранулоциты для борьбы с болезнью Кейт. Эта процедура очень похожа на процедуру забора лимфоцитов.

– Опять кололи иглой?

– Да.

– Вы спрашивали, хочет ли она отдавать свои гранулоциты?

Сара молчала.

– Миссис Фитцджеральд, – поторопил ее судья.

Она повернулась к своей дочери и заговорила:

– Анна, ты ведь знаешь, что мы делали все это не для того, чтобы причинить тебе боль. Нам всем было больно. Когда у тебя были кровоподтеки снаружи, у нас они были внутри.

– Миссис Фитцджеральд, – я встал между ней и Анной. – Вы спрашивали ее?

– Пожалуйста, не делайте этого, – сказала она. – Мы все знаем, как это было. Я соглашусь со всем тем, что вы хотите доказать, мучая меня. Но давайте скорее покончим с этим.

– Потому что вам тяжело это слушать и вспоминать? – Я знал, что переступаю черту, но за мной была Анна. Я хотел, чтобы она знала, что кто-то готов пройти часть этого пути вместо нее. – В этом свете все кажется не таким безобидным, правда?

– Мистер Александер, зачем все это? – спросил судья Десальво. – Мне прекрасно известно, сколько раз Анна подвергалась медицинскому вмешательству.

– Потому что существует только история болезни Кейт, Ваша честь, а не Анны.

Судья Десальво посмотрел на нас.

– Покороче, пожалуйста, господин адвокат.

Я повернулся к Саре.

– Костный мозг, – бесстрастно произнесла она, прежде чем я успел задать вопрос. – Она находилась под общим наркозом, потому что была слишком маленькой и мозг брали иглой из костей таза.

– Был ли это только один укол, как во время предыдущих процедур?

– Нет, – тихо ответила Сара. – Их было около пятнадцати.

– В кость?

– Да.

– Какие побочные эффекты наблюдались на сей раз?

– Она жаловалась на боль, и ей давали обезболивающее.

– То есть на этот раз Анне пришлось лежать в больнице… и ей самой понадобилось лечение?

Саре потребовалась минута, чтобы справиться с собой.

– Мне сказали, что забор костного мозга считается безопасным для донора хирургическим вмешательством. Возможно, я просто хотела это услышать, возможно, мне тогда необходимо было это услышать. Вероятно, я недостаточно беспокоилась об Анне, потому что была слишком сосредоточена на Кейт. Но я точно знаю, как все в нашей семье, что Анна больше всего на свете хотела, чтобы Кейт выздоровела.

– Конечно, – ответил я. – Чтобы ее наконец перестали колоть иглами.

– Достаточно, мистер Александер, – прервал меня судья Десальво.

– Погодите, – перебила его Сара. – Я должна кое-что сказать. – Она повернулась ко мне. – Вы думаете, что все это можно выразить словами, разделить на черное и белое, будто это так просто. Но если вы, мистер Александер, представляете только одну из моих дочерей и только в этой комнате, то я представляю их обеих одинаково всегда и везде. Я люблю их одинаково всегда и везде.

– Но вы признаете, что, делая выбор, думали о здоровье Кейт, а не о здоровье Анны, – заметил я. – Как же вы можете говорить, что любите их обеих одинаково? Как вы можете говорить, что не отдавали предпочтение одному ребенку, принимая решение?

– А разве вы не просите меня сейчас сделать именно это? – спросила Сара. – Только на сей раз в пользу другого ребенка?

Анна

У детей существует свой собственный язык, который мы, в отличие от изучаемого в школе французского или испанского, в конце концов забываем. Каждый, кому нет семи лет, свободно разговаривает на языке «А что, если» – погуляйте с человеком ниже трех футов ростом, и вы увидите. А что, если огромный паук, живущий в дымоходе, упадет тебе за шиворот и укусит за шею? А что, если единственное противоядие спрятано в тайнике на вершине горы? А что, если ты выживешь после укуса, но у тебя будут двигаться лишь веки и ты сможешь объясняться только одним способом – мигая? Не важно, как далеко ты можешь зайти в этот мир нескончаемых возможностей. Дети смотрят на мир широко раскрытыми глазами, а, взрослея, люди медленно слепнут.

Во время первого перерыва Кемпбелл отвел меня в комнату переговоров и купил теплую колу.

– Ну, – начал он, – что ты теперь думаешь?

Во время пребывания в зале суда у меня было странное ощущение. Будто я привидение – могу наблюдать за происходящим, но даже если мне захочется что-то сказать, меня все равно никто не услышит. К тому же мне приходилось слушать, как другие говорили о моей жизни, словно не замечая моего присутствия, и от этого все казалось еще более нереальным.

Кемпбелл открыл баночку для себя и сел напротив. Он налил немного сладкой воды в бумажный стакан для Судьи, а потом сделал большой глоток.

– Комментарии? – спросил он. – Вопросы? Искренние комплименты по поводу моего блестящего выступления?

Я пожала плечами.

– Я ожидала совсем другого.

– То есть?

– Когда все начиналось, я была уверена, что поступаю правильно. Но когда моя мама была там, а вы задавали ей все эти вопросы… Все не так просто. Она права.

«Что, если бы это я была больна? Что, если бы это Кейт попросили сделать то, что просят сделать меня? Что, если бы одна из процедур – пересадка мозга или переливание крови – действительно помогла, и на этом все закончилось бы? Что, если бы я смогла оглянуться однажды назад и не чувствовать себя виноватой в том, что сейчас делаю? Что, если судья считает, что я неправа?

Что, если он думает, что я права?»

Я не могла ответить ни на один из этих вопросов и поэтому поняла, что независимо ни от чего я взрослею.

– Анна! – Кемпбелл встал и сел рядом со мной. – Сейчас не время что-то менять.

– Я ничего не меняю. – Я повертела жестяную банку в ладонях. – Просто хочу сказать: даже если мы выиграем суд, мы все равно проиграем.

Когда мне было двенадцать лет, я присматривала за соседскими близнецами. Им было всего шесть лет, и они боялись темноты. Поэтому я обычно сидела между ними на стуле без спинки, он был в форме ноги слона – серой, с ногтями, как настоящая. Меня все время удивляло, как быстро маленькие дети умеют переключаться: они носятся по потолку, а потом – бац! – через пять минут уже спят. Неужели я тоже когда-то была такой? Я не могла вспомнить, и оттого чувствовала себя старой. Иногда один из близнецов засыпал раньше другого.

– Анна, – говорил мне другой, – через сколько лет я смогу водить машину?

– Через десять, – отвечала я.

– А через сколько лет ты сможешь водить?

– Через три.

Потом разговор плелся дальше, как паутина: какую машину я куплю, кем стану, когда вырасту, надоедает ли мне каждый день делать школьные домашние задания. Он всеми способами пытался оттянуть время, чтобы не ложиться спать. Иногда я поддавалась на его уловки, но чаще просто заставляла укладываться в постель. Я могла рассказать ему о том, что ждет его дальше, но боялась, что это прозвучит как предупреждение.

Вторым свидетелем, которого вызвал Кемпбелл, был доктор Берген, председатель комиссии по этическим вопросам провиденской больницы. У него были волосы с проседью и лицо, похожее на картошку. Он оказался ниже ростом, чем можно было ожидать, особенно если учесть бесконечный список всех его полномочий.