Смерть по сценарию - Наталья Андреева

— Дожал мужика?

— Он даже испугался: откуда пронюхали? Я уж не стал тебя выдавать.

— Сделай одолжение.

— Что, боишься, в очередь больше не пустят?

— Надо же мне где-то продукты покупать.

— Так вот, мы ее вызвали назавтра в прокуратуру, эту гражданку Самойлову, о доставке я лично позабочусь. Показания о том, что была она в тот вечер у племянника, даст, никуда не денется. Наверняка завещание выкрала.

— Не забудь, что, скорее всего, она Демина видела.

— Не забуду. Потом я проясню ситуацию с машиной в лесу. Кто там ее углядел?

— Тетка одна, она ходит в тренировочных штанах и резиновых шлепанцах, знаешь, такие еще называют вьетнамками: подошва и две резинки. Дом, кажется, второй справа у колодца, покрашен модной сейчас краской, темно-коричневой, на олифу похожей.

— Блеск! Ты бы в разведчики пошел, а не в коммерческие директора.

— Да случайно все получилось.

— Значит, опираясь на эти показания, мы Демина и зажмем. Был он у Клишина? Был. А зачем?

— Вот именно. Если ты не докажешь сначала то, что он убил еще и Аллу, плохи твои дела. Здесь как раз первое вытекает из второго, а не второе из первого, потому что убийство Клишина доказать сложнее.

— Почему?

— Мотив? Личная неприязнь? Тут ничего материального, все из области чувств, а как их удачно прокомментировать, чтобы судьи поверили в виновность? И не забудь, что, скорее всего, именно Демин пришел побеседовать с профессором Гончаровым, после чего Аркадия Михайловича разбил инфаркт.

— Это из чего понятно?

— Я потом расскажу, если свидетелей найдешь.

— Что за фокусы?

— Тут история туманная, и я не понимаю пока главного: зачем Демин убил своего друга? Потому и не берусь ничего обосновать.

— А спать нам не пора?

— Ты что, в бой рвешься?

— Ага, хочу, чтобы скорее наступило завтра. Думал, сроду это дело не раскрою.

— Игорь, а на самом деле, почему ты не женился до сих пор?

— Не всем же с бабами везет, как этому писателю. Ну скажи, почему им, к примеру, не любить нормальных мужиков?

— Тебя, например.

— А хоть бы и меня.

— Слушай, а помнишь то место, где Клишин пишет про любовь? С чего начинается глава?

— Ну, я уже не помню.

— Что-то там про тех, кто рождается принцами. Разговор с этим приятелем помнишь?

— Ты хочешь сказать, что тот приятель — Демин?

— То-то мне все время параллели мерещатся. То Надя про свою семью начнет рассказывать, то ты со своими жалобами.

— Какие жалобы? Ты спросил — я ответил. Вот ты как с женой познакомился?

— Лучше не напоминай. Посадил ее мужа за убийство ее же родителей. Вернее, доказал, что это он убил, и мужа посадили. Ну, потом Саша оформила развод, мы стали жить вместе. В истории этой ничего веселого нет, так жен искать не надо.

— Я тоже любил до армии девушку, а она взяла да и замуж вышла. Что теперь, тоже ее мужика в тюрягу засадить?

— Михин, твоя история банальна, как селедка под шубой к новогоднему столу. Из армии сроду никто никого не дожидался, а если и были такие случаи, то браки все равно потом разваливались. Надо это понять, пережить и влюбиться в другую.

— А если я не могу? Если я не такой, как все? Думаешь, у одних только поэтов нервная организация такая особенная?

— Ложись ты спать, ради бога! Опер с душою, погибшей, как сорванный цветок.

— Не знаю, Леша, каким ты был раньше, но что- то гнусное в тебе сейчас есть, не обижайся.

— Вот тебе простыня и еще раз простыня, в такую жару одеяла засовывают в кладовку. Подушку найдешь на диване. Все, спокойной ночи.

— Так тебе сообщить, когда Демин сознается?

— Да, сделай милость, мне отчего-то хочется знать, что дело готовится для передачи в суд.

Игорь ушел вместе с постельным бельем, а Леонидов еще с полчаса сидел на кухне, ему не хотелось спать, и мысли в голову лезли дурацкие. Он никак не мог понять, как сделал со своей жизнью то, что сделал, и откуда в человеке берется желание самого себя мучить, а потом эти же муки ставить себе в заслугу.

4

Потом прошел четверг, и пятница тоже прошла, Михин не звонил, и вечером на даче тоже не объявился. У соседей было тихо, никто не приезжал, ни Соня, ни Вера Валентиновна. Саша ничего не спрашивала, но заметила, что муж не в себе, болтала всякую чепуху, пытаясь его рассмешить:

— Лешка, ну, Лешка же! Представляешь, соседка сварила мужу щи из капусты кольраби, знаешь, такая фиолетовая вырастает, а они получились абсолютно синими. Муж и говорит: «Возьми патент на изготовление чернил, а я тебе не авторучка, нечего меня такой дрянью заправлять». И не стал есть. Смешно?

— Это анекдот?

— Ну спроси у Маши, если не веришь, спроси. А двое других соседей весь вечер ловят рыбу на пруду, маленьких отпускают, а больших складывают в майонезную баночку.

— А не слишком им там просторно?

— Ну почему ты не смеешься?

— Саша, Михин не приходил?

— Без тебя? Да он такой стеснительный.

— А Соня, случайно, не доставала больше?

— Нет, они уехали еще в понедельник. А что?

— Обе уехали?

— Ну да, на «Жигулях» на своих.

— Соня не за рулем, случайно, была?

— Нет, Вера Валентиновна за рулем. А что ты так переживаешь?

— Что-то не по себе. Значит, все спокойно. Ну и хорошо, — успокоил Алексей сам себя. — Хорошо, когда все спокойно. А ты как?

— Нормально. Очень неплохо себя чувствую.

— Значит, у нас все в порядке…

…Игорь Михин неуверенно заглянул к ним в калитку уже вечером следующего дня: вошел, глядя на дорожку, а не на Леонидова, проковылял к крыльцу. Алексею сразу не понравилось его лицо, какое-то озабоченное и по всем ощущениям горькое, как испорченная сметана.

— Ты чего так долго не объявлялся? Квасу хочешь?

— Знатный у вас квас. — Михин сел на крыльцо. — Только комары кусают, не посидишь тут спокойно.

— В дом пройдем? У меня там в розетке штуковина торчит, от которой эти твари дохнут.

— Нет, я здесь, чего пол там топтать?

— Так ты почему такой странный? Вчера не мог позвонить?

— В общем-то не хотел тебя расстраивать…

— Да? А чем таким можно меня расстроить?

— Леша, ты сильно переживаешь, когда ошибаешься в своих догадках?

— Насчет чего?

— Ну, это писательское дело… Там все оказалось так, словом, похоже, мы его скоро закроем…

— И?

— Насчет Демина…

— Да не тяни. Допрашивали его?

— И его, и Веру Валентиновну.

— Признались они, что были у Клишина?

— Да. Оба.

— А окончание этой «Смерти…» нашли?

— Он ее сам принес.

— Кто?

— Демин.

— Сам?!

— Ну да. Короче, на, читай. Только не расстраивайся сильно. — Михин достал из сумки прозрачную папку, из папки несколько листков, так же плотно отпечатанных на лазерном принтере.

— Да вроде уже не в нежном возрасте.

Леонидов взял то, что хотел увидеть с самого начала этого расследования, и разложил перед собой в порядке номеров страниц. Конечно, это было совсем не то, что он ожидал прочесть.

СМЕРТЬ НА ДАЧЕ (ОТРЫВОК)

«Мое время. Ах, это мое время…

«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт…» — спел Высоцкий и остался в анналах истории едва перевалившим за сорок. В России поэты не умирали в своей постели, они сами искали мучительную смерть и, если она не приходила, обрезали свои годы петлей или пулей. Твое время приходит, и оно же уходит, потому что век продолжается, а ты остаешься в той точке, в которой достиг своей наивысшей славы, и будущего нет, как нет сил родиться заново и написать все заново и как бы уже за другого. Душа — это сосуд, и, как во всяком сосуде, в ней есть дно, приходит момент, и с него уже соскребаются остатки, мутные, неприятные на вкус щербатыми крошками рифм и рваным ритмом явно перестоявшихся и превратившихся в уксус предложений. Это уже не вино, оно никому не бьет в голову, а заставляет выплевывать себя изо рта, и эти плевки стекают изнутри по твоему сознанию, скапливаясь в зловонную мелкую лужу.

Им повезло, всем этим гениям, они все время с чем-то боролись. Тогда был режим, который надо было свергать, или течение масс, слегка развернувшись против которого можно было запросто пролить свою кровь и навсегда остаться мучеником. А с чем бороться сейчас, когда хор голосов против режима куда громче того, который «за», когда можно сказать все, а этого никто даже не услышит, потому что нас погребла под собой свобода слова, обрушившаяся пеплом из жерла разбуженного вулкана, но ее оказалось слишком много, и каждый стал захлебываться и давиться? Что можно противопоставить этой стране, в которой люди не живут, а выживают, и нужно им уже не слово, потому что слов и так говорится слишком много, а просто кусок хлеба и тепло?

Конечно, я совсем не поэт, я позволял себе писать романы потому, что сейчас время — время прозы, а не стихов. Но надеюсь, что и стихи мои когда-нибудь прочитают, я их заботливо собрал и подготовил, как и все остальное, о чем сейчас расскажу.