Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес

в глубине рта горький вкус обиды.

Элоиса шла, ухватившись руками за мое плечо, как когда была маленькой; наши ноги касались той же земли, что ноги дезертира Анатолио Кальдерона, и все же ни один из нас не заговорил о несчастье, которое все еще оставалось с нами, которому суждено было никогда не покидать нас и, словно домашнему животному, ночевать в нашем доме до скончания времен. Когда мы пересекали темную улицу селения-призрака «Кристоф Коломб», все призраки моей жизни словно разом выступили мне навстречу. Я тогда не знал, как это назвать, но, взойдя на крыльцо, уже задумался о мести. Я не только не буду больше убегать от Ангела Истории и покорно удаляться от Горгоны Политики, нет, я сделаю их своими рабами: сожгу крылья одному, отрублю голову другой. Лежа в гамаке в полночь 24 января, я объявил им войну.

И пока в тропическом зное происходит вышеописанное, ближе к северу, в промозглом тумане коварного Альбиона, у Джозефа Конрада случается короткая истерика.

Его позвали в Лондон познакомиться с одним американцем (банкиром, как и мой собутыльник из 4th of July: незначительное, но оттого не менее достойное упоминания соответствие). Банкир утверждает, что он большой поклонник морских романов: цитирует по памяти начало «Каприза Олмейера» и чувствует себя близким другом «Лорда Джима», хотя роман показался ему «тяжелым и слишком плотным. Никто не упрекнул бы вас, дражайший мистер Конрад, если бы вы сделали побольше абзацев». За ужином банкир интересуется у Конрада, когда он еще напишет «что-нибудь про море», и Конрад взрывается: ему опротивело, что все видят в нем автора приключенческих книжек, этакого Жюля Верна южных морей. Он возмущается, сетует, чересчур долго распространяется о своих чувствах, но под конец дискуссии банкир, который чует нужду в деньгах, как собаки – страх, предлагает ему договор: Конрад напишет по заказу роман на морскую тему, а банкир не только заплатит, но и поспособствует публикации в Harper’s Magazine. Конрад соглашается (истерика осталась позади), в основном потому, что у него уже и тема есть, и даже несколько страниц он написал.

Конрад переживает непростые деньки. Долгие месяцы они с Фордом Мэдоксом Фордом в четыре руки писали приключенческий, романтический и колоритный роман, главная задача которого – добыть денег (быстро, сразу), поскольку оба испытывают финансовые трудности. Но сотрудничество идет негладко: все получается медленнее, чем задумывали, и от этого между друзьями, а также их женами, возникают напряженные ситуации, мало-помалу отравляющие былую сердечность отношений. Соавторы обмениваются претензиями и извинениями, обвинениями и алиби. «Я стараюсь как могу, черт побери!» – пишет Конрад. Blackwood’s, журнал, который должен был напечатать роман, отказался от него; на рабочем столе растет стопка долговых расписок, представляющих, с точки зрения Конрада, настоящую угрозу его семье. Терзаемый виной из-за невыполненных обязательств, он чувствует, что его жена – уже вдова, а дети – сироты: они зависят от него, а он ничего не может им дать. Здоровье тоже не способствует успеху: приступы подагры учащаются, а когда они отступают, его мучит дизентерия, а когда отступает дизентерия, не дает покоя ревматизм. В довершение всего его снедает тоска по морю, и он всерьез подумывает устроиться капитаном и вернуться к прежней жизни. «Эх, дорого бы я дал сейчас за куттер и реку у Фошаня, – пишет он, – или ту восхитительную старую посудину между Мозамбикским проливом и Занзибаром!» В таких условиях предложение банкира – благодать.

Идея долго зрела у него в голове. Началось с чего-то короткого, размером с «Молодость» или, может, «Эми Фостер», но Конрад не рассчитал (или просто знал, что короткие рассказы плохо продаются), и первая задумка с течением дней и месяцев пухла – с двадцати пяти тысяч до восьмидесяти тысяч слов, с одного места действия до двух или трех, и все это еще до того, как он собственно сел писать. В упоминаемые нами дни проект новой книги исчезает из писем и разговоров Конрада. К моменту банкирского предложения автор точно знает только две вещи: в книге будет сто тысяч слов, а все главные герои будут итальянцами. Он возвращается к своему идолу – Доминику Червони, корсиканскому Улиссу, возвращается в 1876-й, год плавания по карибским портам и опыта контрабанды в Панаме, год, приведший его к (тайной, никому до сих пор неведомой) попытке самоубийства. В первых заметках Червони превратился в надсмотрщика над грузчиками, который под конец жизни работает в одном карибском порту. Зовут его Джанбат-тиста, фамилия – Ностромо. Как раз тогда Конрад читает морские мемуары некоего Бентона Уильямса и находит там историю человека, укравшего груз серебра… Эта история и образ Червони смешиваются у него в голове… Возможно, думает он, вовсе не обязательно делать Ностромо вором, возможно, обстоятельства просто привели его прямиком к добыче, и он воспользовался случаем. Но что это за обстоятельства? В каком положении должен оказаться достойный человек, чтобы умыкнуть груз серебра? Конрад не знает. Он закрывает глаза, пытается представить себе мотивы, выстроить сцены, разобраться в психологии. Не получается.

В марте 1902 года Конрад написал: «„Ностромо“ будет первоклассной книгой». Через несколько месяцев его энтузиазм поугас: «Помощи ждать неоткуда, надежды нет; остался только мой долг – пытаться и пытаться до бесконечности, не задумываясь об успехе». Однажды в приступе необычайного оптимизма, вскоре после разговора с банкиром, он берет чистый лист, ставит «1» в правом верхнем углу и заглавными буквами выводит: NOSTROMO. PART FIRST. THE ISABELS. Но ничего не происходит: слова не подбираются. Конрад быстро понимает: что-то идет не так. Он зачеркивает THE ISABELS и пишет THE SILVER OF THE MINE[37]. И тогда по объяснимым причинам образы и воспоминания – апельсиновые деревья, которые он видел в Пуэрто-Кабельо, истории о галеонах, которые слышал во время стоянки в Картахене, воды бухты Лимон, их спокойная гладь и острова Мулатки – принимаются роиться у него в голове. Вот он снова, этот момент: книга началась. Он волнует Конрада, но Конрад знает, что приятное волнение продлится недолго: вскоре другие назойливые гости сменят его за письменным столом – неуверенность языка, страдания композиции, тревоги экономики. Эта книга должна хорошо продаваться, думает Конрад, иначе его ждет банкротство.

Я потерял счет ночам, когда, словно одержимый, пытался вообразить создание романа, и иногда, признаюсь, выдумывал, будто стол Конрада снова загорелся, как когда он писал «Романтику» (или «Зеркало морей», где тут упомнить) и в пламени погибла бо́льшая часть рукописи, только на сей раз гибла история Ностромо, доброго похитителя серебра. Я закрываю глаза и представляю себе, что происходит это в