Отрицательная Жизель - Наталья Владимировна Баранская

и бормотал себе под нос:

— Неправда, это неправда… Вы должны доказать… Вы извратили мои слова… Вы пс смоете… Это клевета…

— Я уверен, что он был в контакте с этими пьяницами, которых сам подбирал. Они действовали заодно, чтобы дискредитировать…

— Вы лжете! — закричал я, не выдержав. Наши голоса слились, мы кричали уже вместе. — Вы думаете… вы главный и вам все можно! Докажите хоть одно из своих обвинений…

— Кончайте! — гаркнул Шилов и стукнул кулаком по столу так, что окурки и пепел взлетели и рассыпались вокруг пепельницы. — Сядьте и успокойтесь оба. Партбюро должно объективно выяснить все обстоятельства. Есть ли еще вопросы к товарищу Петунину? Вообще вопросы?

— У меня вопрос к товарищу Петряеву, — сказал Скраднов. — Вот эта заметочка, которую вы утром принесли в набор, — он вытащил из кармана маленькую гранку, — на чем основана? Тут сказано, что товарищ Петунин явился на мероприятие в нетрезвом виде и это способствовало срыву мероприятия. Кто это может подтвердить?

— Я подтверждаю, — сказала Ангелина, — товарищ Петунин в этот день вел себя очень странно. Я видела его, когда он шел с кувшином по коридору. Он был нетверд на ногах, прямо-таки шатался…

— Это было накануне, — возразил я.

— Но все-таки было? — спросил Петряев.

— На следующий день Петунин был тоже какой-то странный, — продолжала Ангелина. — Он был очень возбужден. Он посмотрел на меня… Он меня оглядывал, я бы сказала, неприлично оглядывал…

— Ну хватит, — Шилов припечатал ладонью по столу этот обмен мнениями. — Сейчас мы просим товарищей Петряева и Петунина удалиться. Позовите Нину Бойко. О заметке мы еще поговорим. А сейчас нам хотелось бы побеседовать еще кое с кем из сотрудников.

Я вышел первый. Нина была на своем месте. Казалось, она побледнела и осунулась. Я хотел сказать ей что-нибудь хорошее, благодарное, но следом за мной шел Петряев.

— Тебя зовут! — сказал я, мотнув головой в сторону кабинета.

Выходя в коридор, я услышал, как Петряев говорил тихо и вкрадчиво:

— Ниночка, я надеюсь на вашу скромность и прошу вас — ведь это не имеет никакого отношения…

Конца фразы я уже не слыхал.

Я сидел за своим столом и водил по нему пальцем, рисуя воображаемые круги, квадраты и треугольники. Федька стоял возле.

— Ну не хочешь, не говори, я ведь не просто из любопытства, — бубнил он.

Но мне было не до рассказов. Я хотел знать, что было дальше с клеветнической заметкой Петряева.

— Где газета? У тебя есть сегодняшний номер?

Смотрю четвертую страницу — ничего нет. Третью — нет. Вторую — тоже нет. Не на первой же? Заметки не было и на первой. Но тут меня осенило: если она сдана утром, то могла попасть только в последние тысячи тиража, а редакционные номера были всегда из первых. Я просил Федьку сбегать в типографию, рассказав ему самое основное.

Федька выругался и помчался в печатный цех. Вернулся с номером, в котором заметка была. На первой странице! Он сказал, что заметка попала только в несколько сот номеров — специально останавливали машину, чтобы заметку снять. Кто распорядился, печатники не знали — был звонок из редакции, а говорил начальник печатного Лапин. Он очень сердился: то задержали печать, то вставляли в полосу, то вынимали из полосы.

— Так что это библиографическая редкость, — пошутил Федька, — не теряй.

Но мне было не до шуток. Я обдумывал, как убить Петряева.

Убить! С каким удовольствием я всадил бы в него пулю. Жаль, что нет больше дуэлей. Теперь стреляют из-за угла, из окон книжного склада, с крыши высотного здания, как в Кеннеди, — на безопасном расстоянии. Или всаживают нож в спину, подкравшись в темноте. Убивать из-за укрытия — это подло. Надо драться открыто, мужественно. Нападать — так открыто. Защищаться — тоже открыто.

Нет, и для дуэли я не гожусь. Что я? Тряпка. Мне было стыдно перед Шиловым. Перед настоящим человеком, мужественным воином, честным коммунистом.

Долгосрочная командировка

На следующий день я не пошел в редакцию. Не пошел — и все. Не хотел всех их видеть.

В обед примчался Федька.

— Ты что, заболел или ополоумел? Он только и ждет, чтобы ты прогулял…

«Он» — шеф, конечно. И он справлялся обо мне. Но ребята решили меня прикрыть — пошел, мол, по одному письму, надо было проверить одно дело.

По дороге Федька сообщил остальные новости: с утра опять заседало партбюро, шеф пошел в обком, у Нины как будто заплаканное лицо.

Прошло несколько томительных дней. Мы работали — газета выходила. Но все как-то притихли, в редакции не было обычного оживления. Говорили вполголоса, по углам. О телепередаче вспоминали, но мало. Появилась новая тема — осуждали Петряева. Он не должен был давать такую заметку в газету. Вообще ему следовало остановиться после первого глотка… Мог бы удержаться, больше не пить. Да и незачем было устраивать эту телепередачу. Газета есть газета. Не было этого раньше, и правильно, что не было. Водку в кувшин налили, наверное, какие-нибудь выпивохи. Смеха ради. Зачем бы это делать Петунину, который так много возился с этой беседой? А может, в отношениях двух «П» играет роль личная неприязнь? Может, тут замешана женщина?

Все это сообщил мне Федька из самых дружеских чувств.

Петряев совершенно не занимался газетой. Он был по-прежнему энергичен, быстр, суетлив, но его деятельность куда-то перенеслась. Он мало бывал в редакции.

Вернулся из отпуска секретарь редакции Вознюк, Нина сдала ему дела и вернулась в свой отдел к Шилову.

На десятый день, считая с рокового четверга, меня вызвал Шилов. Он был угрюмый, усталый, вначале обращался ко мне официально — товарищ Петунин. Предложил мне поехать на несколько месяцев поработать в районную газету «в порядке подкрепления сельской печати».

Я спросил — является ли это отсрочкой увольнения?

— Нет, я сказал — зарплата я место сохраняются за вами, — ответил он сердито и добавил помягче: — Уехать, пожалуй, будет лучше.

Как, по его мнению, должен ли я реагировать на заметку в газете и не подать ли мне в суд за клевету?

— В суд? Еще что придумал! — проворчал Шилов.

Он пояснил, что о заметке Петряева идет теперь разговор в другом месте. Как я понял, заметку он расценивал как веский документ в мою пользу. Затем добавил фразу, долгое время остававшуюся для меня непонятной, но очень меня приободрившую: «Не знаю, чем бы кончилась эта история, если бы не Бойко Нина. Да, она, пожалуй, потверже вас». Впрочем, он не считал, что «история» полностью закончилась, но думал, что мне она ничем серьезным не угрожает.

Потом Шилов попросил меня рассказать, как была задумана беседа, у кого возникла мысль привлечь телевидение, что именно делал я