Сечень. Повесть об Иване Бабушкине - Александр Михайлович Борщаговский

железною дорогою и телеграфом.

Всякое вмешательство постороннего и законом не установленного влияния на железнодорожных служащих и телеграфистов должно быть устраняемо быстро и с беспощадной строгостью всяческими мерами.

Передайте Ренненкампфу, что я и Россия ожидаем от его энергичной деятельности быстрого и окончательного выхода из тяжелого и ненормального положения, в котором находится в настоящее время эта важнейшая государственная линия благодаря смуте железнодорожных служащих и подстрекательств извне. Мои повеления приведите в исполнение безотлагательно.

Коршунов не мог знать, сколь многие лица были вовлечены в эту гонку, сколь многие, не подозревая о его существовании, стремились опередить его на пути к генералу Линевичу. Только посол России в Китае Покотилов сообщал военному министру Редигеру о том, что отправил высочайшую телеграмму, начавшую свой кругосветный путь в Эйдкунене, куда его доставил петербургский фельдъегерь, через Шанхай на пароходе Северного телеграфного общества с главным местным директором господином Бернером, выехавшим для починки кабеля во Владивосток, откуда телеграмма может беспрепятственно быть передана Линевичу в Харбин; через китайское министерство иностранных дел, пользующееся услугами гиринского дзянь-дзюня; через управляющего консульством в Инкоу; также через Инкоу со слугою Чжоумяня, преданного России даотая, и, наконец, с нарочным через Синминтин и Тяндзинь. Кроме того, телеграмма была послана также через Лондон и Нагасаки.

Он повторял и повторял слова депеши, не из страха забыть, а по охоте: они проливали успокоительный свет на его жизнь и поступки. Собственной волей в ночной тайге он приступил к тому, что государь теперь, в крайности, потребовать от нераспорядительных генералов. В теплушке были худшие из людей, посторонние Сибири, пришлые подстрекатели, на кого государь призывает кару без промедления, беспощадную, всяческими мерами.

Услышал Коршунов и другую новость: навстречу Ренненкампфу тронутся из Москвы два эшелона карателей под начальством генерал-лейтенанта барона Меллера-Закомельского. Барон собрался в считанные дни, к его услугам все арсеналы и все средства Московской и Самаро-Златоустовской дорог, пулеметные команды, полевые жандармы, отборные роты пехотинцев, лейб-гвардия, семеновцы, артиллеристы при горных орудиях, чины военно-судного ведомства и деньги, не знающие счета деньги. Слух о монарших щедротах облетел офицерскую Россию еще прежде, чем Меллер-Закомельский прибыл из Варшавы в Петербург и водворился в гостинице «Франция»; офицерам — подъемные в размере четырехмесячного оклада, двойные прогонные, барону — подъемные по его собственному желанию и одних неподотчетных, именуемых экстраординарными, на первые только шаги — 50 тысяч рублей. Молва умножала тысячи в десятки раз, смущая людей сдержанных и разливая желчь у корыстолюбивых. Коршунов чужим деньгам не завидовал и в немецкий поезд не хотел. Благодарение богу, служба ни разу не ставила над Коршуновым старшего офицера немца, его нелюбовь к ним не мелочная, это его вера. Черт с ними, с Ренненкампфом и Меллер-Закомельским, они охулки на руку не положат, с немецкой аккуратностью исполнят волю государя, а Коршунову их не надо, у него свое поприще, как раз по нему, по его натуре: в одиночестве Коршунов видел силу. Его бы воля, он и сейчас устремился бы навстречу опасностям, не снимая гвардейского мундира, только бы скорее отсчитывать версты, опередить телеграф, первым явиться в Харбин. Но подошел насильственный маскарад, невольное унижение во все дни пути, вынужденный переход в другое сословие. Ехал он удачливо и в Иркутске не таился, на дружинников смотрел с тайной и мстительной нелюбовью, в мечтах видел их бегущими, а больше — мертвыми. Но Чита, как и опасался, ошеломила...

Прыгнув на ходу с площадки товарного вагона, Коршунов оказался меж двух поездов: за спиной уходил на складскую ветку продовольственный состав, напротив стоял воинский эшелон, самый его хвост, салон с зашторенными окнами. В ушах Коршунова еще отдавался железный лязг буферов, воинский тронулся было, но был резко, как по тревоге, остановлен. Вдоль состава бежал кондуктор с поднятым красным флажком.

Чья-то рука отвела штору в салоне, и прямо против себя Коршунов увидел круглое, апоплексическое, в обрамлении мелово-белых волос лицо генерала Бебеля, непревзойденного в Харбине ругателя и честолюбца. Начальник штаба Восточно-Сибирского корпуса Бебель щурил близорукие безоружные глаза, затем принял из рук адъютанта пенсне. Коршунова он видел в Харбине мельком, в приемных Линевича и Надарова, и узнать его в мешковатом, стоящем на путях мещанине не мог.

Продовольственный поезд уполз, Коршунов спиной ощутил открытое пространство, порыв ветра и настороженно обернулся на возникший говор толпы и топот ног по перрону. Он очутился в толпе мастеровых, железнодорожных служащих, казаков, солдат и офицеров.

Дверь салона отворилась, поручик в наброшенной на плечи шинели боком, поддерживая рукой полы, сошел вниз.

— Что случилось, господа?

— Генерал Бебель задержан в Чите, — объявил поручику стоявший впереди солдат; бледное, в многодневной серой щетине лицо, лоб большой и влажный, то ли в испарине, то ли в тающем снегу, шапка сдвинута на затылок.

— Кто вы такой? — озлился поручик. — Почему в таком виде?

— Полковой писарь.

— Он, видишь, только из тюрьмы, — растолковал кто-то, — из-за решетки: побриться недосуг. Он генерала судить будет.

Поручик недоумевал: в толпе пехотные и казачьи офицеры, а разговор ведет писарь, тюремный сиделец?

— Эшелон должен отойти незамедлительно!

— Уйдет, — согласился писарь. — А генерал Бебель останется впредь до суда над ним. Офицеры, кто пожелает, могут остаться с генералом.

— Это самоуправство! — Поручик попятился и вспрыгнул на нижнюю ступеньку.

— Так решил Совет солдатских и казачьих депутатов и смешанный стачечный комитет.

— Генерал не может быть судим толпой... нижними чинами!

Из толпы вышел человек, которого Коршунов так искал среди ссыльных в ночной тайге.

— Вы, поручик, не заговаривайтесь, — сказал он, — а то угодите под суд вместе с генералом. — Обидным было его небрежение, взгляд, отодвигавший адъютанта с дороги, как ничтожное препятствие. — Потрудитесь позвать генерала.

Чита сразу показала Коршунову устрашающую физиономию — полно, обретается ли еще тут губернатор Холщевников? За все дни от Омска до Читы ни одного знакомого лица, а здесь, не успел оглядеться, а уже и политический из Иркутска, и краснорожий генерал с рачьими глазами.

— Генерал не выйдет... Это невозможно!.. — Пятясь вверх, спиной к двери, поручик вслепую нашаривал ручку. Дверь распахнулась, и во весь проем встала коренастая фигура генерала. Поручику пришлось прыгнуть вниз, а следом сошел и Бебель.

— Что-о?! Что такое?! — привычно орал он, оглядывая цепким и трезвым взглядом толпу, солдат своего корпуса, кучкой бредущих