Всё, что мы потеряли - Элис Келлен

переключить эту песню?

Он это сделал, и заиграла Octopus´s Garden.

Мы ехали в галерею знакомого моих родителей. Две недели назад он заезжал к нам и заинтересовался одной моей картиной, висевшей в гостиной. Он собирался организовать небольшую выставку молодых талантов, и мы ехали на встречу с ним в Брисбен — познакомиться с его партнерами и показать другие мои работы.

— Мы можем поесть, как закончим, я знаю местечко рядом с галереей, где делают лучшие омлеты из всего, что только можно представить: с грибами, с креветками, с беконом, со спаржей… — Мама сказала, что поняла, что имеется в виду под «из всего», папа засмеялся, а я попросила поставить следующую песню. Here comes the sun. Here comes the sun.

— Обожаю эту песню! — я стала оживленно подпевать ей.

— Хороший вкус наследуется, — ответил папа.

Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида и подмигнул. Я улыбнулась. Секунду спустя, всего одну, весь мир застыл и перестал вращаться. Песня внезапно сменилась оглушающим шумом сминающегося кузова машины, который просверлил мне уши. Машина кувыркалась и кувыркалась, а у меня в горле застрял крик, который так никогда и не вышел наружу. Я только увидела зеленый мутный след, который означал, что мы вылетели с шоссе. А потом… только тишина. Затем… только неизмеримая пустота.

У меня болело все тело, кровоточила губа, а во рту был металлический привкус крови. Я не могла шевелиться. Я сглотнула, словно у меня в горле застрял камень. Я не могла видеть маму, но папу — да, его окровавленное лицо, дырку в голове…

— Пап… — прошептала я, но никто не ответил.

73 Аксель

В ту неделю я оставил ее наедине с болью зализывать раны.

Лея молча уходила в школу по утрам, а я, опираясь на деревянные перила, смотрел, как она удаляется. Затем я выпивал второй кофе, работал и считал минуты до ее возвращения. Мы обедали практически молча, она была немного отстраненной, а я следил за каждым ее жестом.

Мне не нужно было говорить с ней, чтобы все больше узнавать ее с каждым днем, чтобы видеть, как она приходит в себя потихоньку, собирает осколки с пола, убирает их в карман, а затем старается сопоставить и соединить в одно целое снова. Я бы помог, если бы она попросила, но иногда есть путь, который ты должен пройти сам.

74 Лея

Это было освобождающе, и тяжело, и больно.

Это было возвращение назад, в тот момент, вспомнить его, столкнуться с ним лицом к лицу, перестать видеть это как что-то нереальное или далекое и принять случившееся. Со мной. С нами. Что однажды какая-то женщина уснула за рулем после двенадцатичасовой смены в больнице и врезалась в нашу машину. Что мои родители умерли из-за этого. И особенно — что они не вернутся. Это реальность. Моя жизнь сейчас.

75 Лея

— Не хочешь в эту субботу поехать в Брисбен?

— Зачем? — Я посмотрела на Акселя, лежавшего в гамаке.

— Мы уже это обсуждали: посмотрим университет, кампус, прогуляемся…

— Не знаю… и я уезжаю в воскресенье.

— Мы вернемся рано. Давай, соглашайся.

Он улыбнулся, и я не смогла отказать. Спустя три дня мы сидели в машине по дороге в город. Дорога занимала почти два часа, поэтому я сняла сандалии, расслабилась и включила радио, где вещала программа местных новостей. Аксель спокойно вел машину, одна его рука опиралась на окно, вторая лежала на руле. На нем были солнцезащитные очки и хлопковая рубашка с принтом пальмы в центре груди. Я вспомнила, как спала прямо там, прижавшись к нему и обнимая его, вспомнила тепло, исходившее от него. Вот бы так могло быть всегда…

Я отвела взгляд и посмотрела на многообразие цветов за окном: зеленые листья деревьев, серый асфальт и кусок синего неба, видневшийся в зеркале заднего вида. Мир был слишком прекрасен, чтобы не хотеть нарисовать его.

— О чем думаешь? — Аксель сделал потише радио.

— Ни о чем. О цветах. Обо всем.

— Немного двусмысленный ответ.

Он засмеялся. Я обожала звук его смеха.

Мы молчали почти все время до приезда в Брисбен. Город нас встретил своими широкими зелеными улицами. Аксель подъехал к университету, и я почувствовала странное ощущение в животе, потому что я нервничала от вида всего этого и от мысли, что, возможно, через полгода я буду тут одна и вдали от всего, что знаю и люблю.

— Готова? — Он уже припарковался.

— Не знаю.

— Пойдем, я знаю, что готова. — Аксель вышел из машины, обошел ее и открыл дверь пассажирского сиденья, а затем протянул мне руку. Я вложила в нее свою, и он мягко потянул. — Открой ум, Лея. И думай обо всем, что ты хотела делать раньше, ладно? Ты должна это сама себе.

Я в тишине последовала за ним, и мы обошли кампус. У Акселя заблестели глаза от воспоминаний своих студенческих лет. Он показал кафе, где обедал с однокурсниками, кусочек газона под деревом, куда сбегал с лекций почитать с сигаретой в зубах. Он рассказал мне занятные байки о преподавателях и о том, что происходило с ним в этом месте, полном историй.

Люди, с которыми мы сталкивались, казались спокойными, студенты с материалами для рисования входили и выходили из аудиторий или прохаживались по коридорам. Я сглотнула, вспоминая, как представляла себя здесь, полную желания захватить весь мир, изображать, чувствовать, показывать…

— Все хорошо, Лея?

Я кивнула.

— Пойдем перекусим.

Мы сели в кофейне и заказали вегетарианские сандвичи и пару напитков. Ели в тишине. Я не переставала оглядываться, проникаясь атмосферой, смехом за соседним столиком, парнем, который рисовал вдали от всех, сидя в углу с наушниками на голове, независимостью, которая, казалось, окутывала всех.

— Я бы хотела быть тут десять лет назад, — прошептала я, — прожить это вместе с тобой, разделить это все… Почему жизнь так несправедлива?

Аксель улыбнулся и наклонил голову.

— Ты не представляешь, какая ты сейчас маленькая девочка.

— Не нужно смеяться, это просто мысль.

Аксель взял меня за запястье, и его