Лондонские тайны - Поль Феваль

Между тем немой вывел меня из-за перегородки. Измаил, при моем появлении, бросил на Ровоама страшный взгляд, но не сказал ни слова.

— Что это за девушка? — спросил полицейский чиновник. — Говори немой, что это за девушка? Ты молчишь… в тюрьму ее!

Констебли приблизились было ко мне, но Ровоам загородил им дорогу и показывал им что-то знаками.

— Что он размахивает, как телеграф, сказал чиновник. — Я готов прозакладывать голову, что знаки его что-нибудь да выражают. Объясняйся, приятель, толковее.

Ровоам взял мою руку и приложил к своему сердцу.

— А-га! Вот штука-то в чем, — сказал чиновник. — Это другое дело, только… я все еще маленько тут не пойму…

— Неужели вы не понимаете, что он желает сказать вам, что эта девушка — его дочь? — сказал Измаил, небрежно пожав плечами.

— Чувствительно вас благодарю, мистер Спенсер, теперь я понял, теперь я раскусил, что эта девушка дочка немого, — так ведь? А поэтому мы не имеем никакого права арестовывать ее.

Мы оставили мастерскую. Констебли повели моего отца. Чиновник запер дверь и приложил к ней печать. Что ожидало Измаила, этого я еще не знала. Его невозмутимое спокойствие и в особенности шутки арестовавшего его чиновника, не позволяли и мысли прийти в голову, что дело шло о жизни моего отца. Его увели. Я осталась дома с немым и, побежденная усталостью, опустилась на диван, где пролежала несколько минут в забытьи. Раскрыв снова глаза, я увидела Ровоама, в невыразимом волнении расхаживавшего по комнате. Лицо его вместо дикой радости выражало теперь глубокое раскаяние. Он бил себя кулаком в грудь и плакал, как маленький ребенок. Как я уже говорила вам, с моим отцом его связывали какие-то таинственные узы, разорвать которые могло только крайнее бешенство. Когда он пришел в себя, он горько раскаивался в своем поступке и плакал.

Когда он увидел, что я очнулась, он бросился ко мне и ударяя по карманам, наполненным золотой, повлек меня к двери. Я не сопротивлялась, что могло удержать меня в этом доме?

Герцогиня де Жевре, наконец, проснулась. Она с ужасом глядела в темноту, протерла глаза и все вспомнила.

— Ну, — проворчала она с досадой, — нечего сказать, хороша я! Сколько проспала, пожалуй, часа два будет. Племянница моя Бог знает что насказала этому взбалмошному Ленчестеру. Надо благодарить Бога, что еще здесь нет плута Тирреля!

Кто-то сильно сжал ее руку.

— Плут Тиррель здесь! — сказал шепотом слепой.

По коже герцогини прошел мороз и она едва не закричала. Тиррель зажал ей рот.

— Вы здесь, милорд! Клянусь вам…

Молчи! Ты хорошо сделала, Мадлен, что уснула, потому что речь здесь шла о таких вещах, о которых тебе незачем и знать.

— Милорд, простите…

— Да молчи же, глупая! Неужели могло прийти тебе в голову, что я сержусь на тебя? Теперь мне не до тебя. Не мешай мне слушать и спи себе, пожалуй, сколько хочешь.

Слуга подал свечи в гостиную, где сидели Бриан и Сюзанна.

Моя история подходит к концу, продолжала Сюзанна. Ровоам нанял небольшую квартирку, близ Ньюгейтской тюрьмы, куда посажен был мой отец. Ровоам захватил с собой весьма значительные деньги, большую часть которых употреблял на то, чтобы смягчить участь Измаила. Бедный немой горько раскаивался, казалось, он жалел о времени своего рабства и готов был своей жизнью спасти мучителя, который обращался с ним, как зверь, в продолжение стольких лет.

Я не могу сказать, сколько дней мы прожили в нашей маленькой квартирке. Однажды к нам явились полицейские и повели нас в Ольд-Бейлей. В судебной зале нас заставили поцеловать книгу, которой я ни разу не видала в доме моего отца — Библию, милорд. Нас стали допрашивать. На все вопросы, которые задавали Ровоаму, он делал отрицательные знаки. Я же подтверждала все обвинения, не понимая знаков, которые делал мне бедный немой. Когда кончился допрос, я инстинктивно посмотрела на скамью обвиняемых, где теперь сидел мой отец. Он с улыбкой кивнул мне головой. Лицо его выражало совершенное спокойствие.

Когда стали читать обвинительный акт, то я узнала, что, кроме подделки векселей, отец мой занимался грабежом и разбоем. Не правда ли, милорд, это ужасно! Обвинитель закончил свою речь обращением к судьям, энергично настаивая, чтобы был произнесен смертный приговор.

После обвинителя поднялся со своего места защитник Измаила. Это был молодой человек, свеженький, румяный.

— Молодой человек, — обратился к нему Измаил с некоторой дерзостью, — я вполне уверен, что вы скажете прекрасную речь, но, право, не имею нужды в вашей защите и не понимаю, зачем попусту терять нам драгоценное время.

— Смирно! — вскричал ольдерман, ударив молотком по столу.

Адвокат не ответил ничего Измаилу, но, обратившись к судьям, начал свою речь, в полной уверенности, что он фактически докажет невиновность обвиняемого. Эти слова обрадовали меня, у меня явилась надежда. Но она скоро меня оставила. Молодой адвокат говорил почти два часа сряду, но совсем не о деле моего отца. Он описал несчастия народа Израильского в Египте, жестокость фараонов. Потом, говоря о подделках, он силился доказать, что гравировка на дереве изобретена в 15 столетии и что книгопечатание некогда заменялось письмом. По окончании его речи в публике пронесся одобрительный шепот. Все находили, что речь молодого адвоката была прекрасна, родные его плакали от радости.

Наступило молчание. Судьи совещались между собой шепотом и, наконец, один из них поднялся и произнес смертный приговор. В то же время родные и знакомые молодого адвоката обнимали и целовали его, поздравляя с блистательным началом. Не правда ли, милорд, это смешно и вместе с тем грустно? Отец мой выслушал приговор с изумительным спокойствием. Из груди Ровоама вырвался глухой вопль. Спустя два дня неизвестный человек принес мне записку следующего содержания:

«Мне хотелось сделать тебя счастливой, Сюзанна. Если бы не помешал глупый Ровоам, лондонская знать воздвигла бы Сирене трон со ступенями из чистого золота. Теперь все рушилось. Впрочем, кому известно, что нас ожидает в будущем? Скажи Ровоаму, чтобы он попросил ко мне сегодня же доктора Муре, и чтобы последний захватил с собой кинжал. Приходи, Сюзанна, в четверг, рано утром, в Ольд-Бейлей, приходи непременно! Это моя воля, последняя моя воля. Ты будешь свидетельницей чудного зрелища; чтобы и Ровоам пришел вместе с тобой, скажи ему, чтобы он наблюдал за малейшими моими движениями. Он будет мне нужен. До свиданья, Сюзи, ты хороша собою, следовательно, когда захочешь, будешь богата. Советую тебе захотеть поскорее».

Когда я прочла письмо Ровоаму, лицо его приняло радостное выражение, у него явилась надежда спасти Измаила.