Верховная королева (Туманы Авалона - 2) - Мэрион Брэдли

Гвенвифар словно оцепенела; ей и в голову не приходило, что она беременна. Если она вообще об этом задумывалась, то списывала задержку месячных на тяготы путешествия... в течение первых трех лет брака, всякий раз, когда крови запаздывали, она полагала, что понесла. Но затем, в тот год, когда Артур сперва уехал на битву в Калидонском лесу и в долгий поход, ей предшествующий; а потом был ранен и слишком слаб, чтобы прикоснуться к жене, перепады сроков так и не восстановились. И наконец королева осознала, что ее месячные непостоянны и изменчивы: их невозможно отслеживать по луне, ибо порою они не дают о себе знать по два-три месяца.

Но теперь, после объяснений Игрейны, Гвенвифар недоумевала, отчего не подумала об этом прежде; усомниться в словах королевы ей и в голову не приходило. "Чародейство, - отчетливо звучало в сознании Гвенвифар, и тихий внутренний голос упрямо напоминал: - Все эти ухищрения - от дьявола; нет им места в обители святых женщин. - Но иной голос возражал: - Что дурного в том, чтобы сказать мне об этом?" Скорее тут уместно вспомнить об ангеле, посланном к Деве Марии, дабы возвестить ей о рождении сына... а в следующее мгновение Гвенвифар сама ужаснулась собственной дерзости; и тут же захихикала про себя, думая о том, сколь мало Игрейна, состарившаяся, на грани смерти, похожа на ангела Господня.

Тут зазвонили к мессе, и Гвенвифар - притом что как гостья от посещения служб вполне могла воздержаться - развернулась, и отправилась в часовню, и преклонила колена на своем обычном месте среди посетителей. Однако слов священника она почти не слышала; и сердце свое, и мысли она вложила в молитву - самую жаркую молитву всей ее жизни.

"Свершилось, вот он - отклик на все мои моления. О, благодарю тебя, Господи, и Христос, и Святая Дева! Артур ошибся. Это не он терпел неудачу. И вовсе не надо было..." И в который раз все члены ее сковал стыд: то же самое она чувствовала, когда Артур наговорил ей столько ужасного и только что не дал дозволения изменить ему... "И какой же я была порочной женщиной, если хотя бы на минуту могла допустить подобные мысли..." И при том, что она погрязла в бездне порока, Господь вознаградил ее; и ныне должно ей заслужить эту милость. Запрокинув голову, Гвенвифар запела славословие Богородице вместе с остальными, да с таким самозабвенным исступлением, что мать-настоятельница вскинула глаза и пристально воззрилась на нее.

"Они и не ведают, отчего меня переполняет благодарность... они и не ведают, за сколь многое мне должно благодарить...

Однако не знают они и того, как я была порочна, ибо здесь, в том священном месте, я думала о том, кого люблю..."

И тут, невзирая на всю ее радость, сердце вновь пронзила боль: "Вот теперь он увидит, что я ношу ребенка Артура, и сочтет меня безобразной и вульгарной и никогда больше не посмотрит на меня с тоской и любовью..." И даже при том, что сердце ее переполняло ликование, Гвенвифар вдруг показалась самой себе ничтожной, ограниченной и унылой.

"Артур сам дал мне дозволение, и мы могли бы обладать друг другом хотя бы однажды, а теперь... никогда... никогда... никогда..."

Гвенвифар закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала, уже не задумываясь, наблюдает за нею настоятельница или нет.

В ту ночь Игрейне дышалось так тяжко, что она даже не могла склонить голову и отдохнуть; ей приходилось сидеть прямо, облокачиваясь на подушки, а хрипы и кашель все не прекращались. Настоятельница принесла ей настоя для очистки легких, но Игрейна сказала, что от снадобья ее лишь тошнит, и допивать его отказалась.

Гвенвифар сидела рядом со свекровью, изредка задремывая, но, стоило больной пошевелиться, и она тут же просыпалась и подносила ей воды или поправляла подушки, устраивая Игрейну поудобнее. В комнате горел лишь крохотный светильник, но луна светила ослепительно-ярко, а ночь выдалась такой теплой, что дверь в сад закрывать не стали. Мир заполнял неумолчный глухой шум моря: то волны накатывали на скалы где-то за пределами сада.

- Странно, - отрешенно прошептала Игрейна наконец, - вот уж не думала, что вернусь сюда умирать... Помню, как одиноко, как безотрадно мне было, когда я впервые приехала в Тинтагель - словно вдруг оказалась на краю света. Авалон казался таким прекрасным и светлым, и весь в цвету...

- Цветы есть и здесь, - промолвила Гвенвифар.

- Но не такие, как у меня дома. Почва здесь уж больно бесплодная и каменистая, - вздохнула она. - А ты бывала ли на Острове, дитя?

- Я обучалась в обители на Инис Витрин, госпожа.

- На Острове чудо как красиво. А когда я приехала сюда через вересковые пустоши, здесь, среди высоких скал, было так пустынно и голо, что я испугалась...

Игрейна слабо потянулась к снохе, Гвенвифар взяла ее за руку и тут же встревожилась: рука была холодна как лед.

- Ты - доброе дитя, - промолвила Игрейна, - приехала в такую даль, в то время как родные мои дети прибыть не смогли. Я же помню, как ты страшишься путешествий, - а ведь отправилась на край земли, и притом беременная!

Гвенвифар принялась растирать заледеневшие руки в своих.

- Не утомляй себя разговорами, матушка.

С губ Игрейны сорвалось нечто похожее на смешок, но звук этот тут же потонул в хрипах.

- Да пустое, Гвенвифар, сейчас-то уже все равно! Я была к тебе несправедлива - ведь в самый день твоей свадьбы я пошла к Талиесину и спросила его, не сможет ли Артур каким-либо образом уклониться от этого брака, не запятнав себя при этом бесчестием.

- Я... я этого не знала. Но почему?

Молодой женщине почудилось, будто Игрейна на миг замялась, подбирая слова, хотя кто знает, может статься, у больной просто не хватало дыхания?

- Я уж и не знаю... мне, верно, подумалось, что ты не будешь счастлива с моим сыном. - И вновь забилась в приступе кашля настолько сильного, что казалось, она уже никогда не отдышится.

Но вот кашель утих, и Гвенвифар промолвила:

- Ни слова более, матушка... не позвать ли мне священника?

- К черту всех священников, - отчетливо произнесла Игрейна. - Рядом с собою я их не потерплю - ох, дитя, да не пугайся ты так! - Минуту-другую она лежала неподвижно. - Ты считала меня набожной да благочестивой: еще бы, на закате жизни я удалилась в монастырь! А что еще мне оставалось? Вивиана хотела, чтобы я возвратилась на Авалон, но я не могла забыть, что именно она выдала меня за Горлойса... Здесь, за садовой стеной, высится Тинтагель - точно тюрьма; воистину, мне он и был тюрьмой. Однако это - единственное место, что я могу назвать своим. И кажется мне, что право это я завоевала тем, что здесь вынесла...

Больная вновь надолго умолкла, хватая ртом воздух.

- Ах, если бы только Моргейна приехала ко мне... - наконец выговорила она. - Она же обладает Зрением, ей должно бы знать, что я при смерти...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});