Пробуждение - Михаил Герасимов

Наш полк стоит на позиции среди нескончаемых болот, как раз против Пинска. До неприятельских окопов не менее версты, они за болотом с буйной травой и редким кустарником. Немцев не слышно и не видно. Жизнь на позиции почти не отличается от жизни в военном городке, только с меньшими удобствами. Здесь неисчислимое количество всевозможной дичи, а особенно уток. Фельдфебель роты подпрапорщик Фомин приспособил для охоты ракетницу и кормит всю роту утками. Даже надоедать стала эта вкусная еда. Но еще  больше здесь комаров и разных мельчайших мошек. Днем еще кое-как жить можно. А вот настает вечер — и просто солнца не видно за густыми тучами жужжащей и пищащей мошкары, которая плотно облипает тебя, только покажись из землянки. Да и в землянке не всегда спасешься: мошкара проникает всюду и поедом ест нас. Прапорщик Щапов даже распух до неузнаваемости — он оказался очень чувствительным к укусам. Мне от укуса только больно, а у него вскакивает какой-то пузырек, который затем дает опухоль. Бедняга мучается. Велел ему съездить в лазарет. Хлевтов, как и я, к укусам мошкары малочувствителен. Тем не менее иногда мы вечером бываем вынуждены надевать противогазы и разводить в землянке дымарь из гнилья и хвои. Только таким образом удается избавиться от комаров. Год назад в таких условиях, как теперь, я излазил бы все межокопное пространство, посмотрел бы на немцев, а быть может, и пленного захватил. Теперь к этому душа не лежит: так все надоело и осточертело. Ждем мира, и воевать, конечно, не хочется.

* * *

Для занятия позиции мы совершили марш в два перехода. Погода стояла исключительно жаркая, дороги пыльные. Солдаты очень устали. Здесь опять отличился наш командир батальона капитан Бессарабов. Он часто слезал с коня и шел впереди той или иной роты. Там, где он шел, солдаты обступали его тесной толпой, стоял дружный, почти беспрерывный смех, усталости как не бывало: у капитана был неиссякаемый запас всевозможных анекдотов и смешных историй. Рассказывал он их с невозмутимым видом, играя только голосом. Но рассказывал с редким мастерством, я сам хохотал от души над его рассказами.

9 мая мы узнали, что создано новое Временное правительство, коалиционное: председатель остался прежний — князь Львов, военным и морским министром стал Керенский. Остались в правительстве и миллионер Терещенко, кадеты Некрасов, Мануйлов, Шингарев, октябрист Годнев, пришел еще один князь Шаховской — министром государственного призрения (или «министр презрения», как назвали его солдаты). Появились социалисты-революционеры Чернов и Переверзев, меньшевики Церетели и Скобелев. Все они уже хорошо известны своей приверженностью к старому.

Говорят, что на 1-м съезде Советов, начавшемся 3 июня, засилье эсеров и меньшевиков, которые образовали блок и вертят всем, как хотят[37].

* * *

Армия решительно идет к распаду. Солдаты в некоторых частях бросают оружие, не подчиняются офицерам. Их судят. Обычный приговор — порицание. Что это, как не попустительство? Население тоже начинает высказывать недовольство армией: не проходит дня, чтобы солдаты не украли и не зарезали несколько овец, свиней, телят и поросят. О курах и говорить не приходится.

По этому поводу состоялся полковой митинг. Выступало много ораторов, в частности Молокович, который призывал к сознательности и дисциплине. Пользы от митинга было не больше, чем от суда. 

Воруя у населения живность, солдаты одновременно продают ему все, что можно: обувь, белье, палаточные полотнища. Были такие случаи и в моей роте. Сегодня, например, солдат одет как полагается, а завтра, глядишь, он в худых штанах, рваном белье, на ногах какие-то арестантские коты. Объяснение одно — износилось. Пытался я отдавать таких молодцов под суд, но мне посоветовали «дела не поднимать»: и так солдаты раздражены. Оборванцев и разутых таскаю на занятия и работы, как и всех остальных, срамлю перед строем на поверках. Как будто немного помогает...

Батальонный комитет уже давно не проводит никаких заседаний. По существу его нет, да по правде сказать, и толку от него не было, никакого влияния на жизнь батальона он не оказывал. Полковой комитет пока собирается, но тоже влачит довольно жалкое существование. Большинство комитета беспартийные — вроде меня, несколько эсеров и два меньшевика. Большевиков — трое. Все заседания превращаются в простые словопрения. Споры идут в основном между большевиками, с одной стороны, и эсерами и меньшевиками — с другой. Мы, беспартийные, присматриваемся. Обсуждается, например, вопрос о Временном правительстве. Большевики за то, чтобы Временному правительству не оказывать никакого доверия, оно продажное, буржуазное, представляет и защищает интересы буржуазии, земельную реформу не проводит, крестьян, захватывающих помещичьи земли, свирепо преследует, рабочих лишает прав контроля, не обеспечивает рабочие семьи продовольствием, не борется с ростом цен на продукты, с расстройством транспорта, желает воевать и до конца быть верным союзникам. Разве можно доверять такому правительству? Нет ему ни доверия, ни поддержки. Эсеры и меньшевики, напротив, из кожи вон лезут, во всем винят большевиков и Ленина, спорят до седьмого пота, стращают разными ужасами и призывают к всемерной поддержке Временного правительства. Беспартийные члены комитета крестьяне — на стороне большевиков, когда стоит вопрос о земле и мире, и помалкивают по остальным вопросам.

Ничего особенно полезного из этих споров я не получил, так как сумел прочитать несколько брошюр, в том числе Ленина, и мне теперь ясно, что большевики  больше всех радикальны. На занятиях в роте я пытался разъяснить солдатам существо программ партии эсеров и меньшевиков и разницу между ними. Солдаты слушали внимательно, но программы их не удовлетворили: большинство из них крестьяне и они хотят не журавля в небе, а синицу в руки — мир и землю. А в программах эти вопросы или не затронуты, или поставлены так, что солдаты ими недовольны. Один так мне и сказал:

— Вот эсеры говорят: нужно дать землю и волю. Это хорошо, но где же воля? Мы не хотим воевать, а нас тут держат. Где земля? По-прежнему у помещика. Значит, на словах одно, а на деле другое. Нам такая партия не подходит. А вот большевики говорят: долой войну, даешь мир и землю. Это нам подходит. Так они говорят, господин поручик?

— Так!

— А вы нам про них ничего не говорите.

— Я вам говорю о том, что сам вычитал из программ. Программы купил, когда ездил в отпуск. Еще программы есть кадетов, группы «Единство», народных социалистов. Я о них не говорил, так как, по-моему, они вам еще меньше годятся. А вот программу большевиков я не смог достать. Нет ее и в полковом комитете. Говорить же о том, что сам плохо знаю, не хочу. Да вы и сами кое-что маракуете. Вот ведь, по-моему, правильно разобрались: эсеровская и меньшевистская программы вам не подходят, а лозунги большевиков вы приняли. Значит, стоите на верном пути. Чего же еще вам?

— А нам, господин поручик, хочется, чтобы большевики не только лозунги объявляли — это дело нехитрое, а чтобы за лозунгами дело шло. А его не видно. Вот народ и сомневается.

Я кое-как разъяснил, что большевиков мало, а противников у них много, поэтому пока и работа их мало видна. К тому же, все основные вопросы, кроме, конечно, вопроса о мире, который нельзя откладывать, должно решить Учредительное собрание.

Солдат не удовлетворяло и то, что не определилось время выборов в Учредительное собрание. 

— А как сделаться большевиком, записаться то есть в партию? — спросил один из солдат. Но видно было, что этим вопросом интересовались многие.

Вопрос не застал меня врасплох, но точно ответить на него я не мог, так как сам думал над этим и пока не пришел ни к какому заключению. Чтобы вступить в партию, нужно было, по-моему, быть до конца убежденным в своем согласии с ее программой и уставом, в готовности выполнять их, не щадя самого себя. С кондачка такие вопросы решать нельзя. Так я и разъяснил солдатам, передав им, собственно, свои мысли:

— Записаться в партию нельзя, в нее нужно вступить, а для этого требуется подать письменное заявление с рекомендациями. — Указал, конечно, где это можно сделать.

Я видел, что уважение к партии после моего разъяснения повысилось, а желание вступить в нее поколебалось: оказалось это не таким простым делом.

Наступление Юго-Западного фронта и введение смертной казни на фронте были последним и решающим ударом, который нанесло себе Временное правительство. Не осталось ни одного солдата, который теперь сказал бы доброе слово о нем. Солдатская масса клокотала все более решительно. Но что нужно делать — никто не знал. Лозунгов, которые захватили бы солдат и заставили их действовать, ни одна партия не давала. Многочисленные митинги с выступлениями разных лиц, в том числе матросов, машинистов и кочегаров Черноморского флота — явных эсеров[38] сопровождались едкими  репликами солдат и даже улюлюканьем. А время шло. Мы сменились с позиции и опять стояли в военном городке, возобновились концерты Бессарабова, и батальон снова наслаждался его вдохновенной игрой.