Под кровью — грязь - Александр Золотько

   – И снова пальцем в небо. За тех Палач, наверняка, был готов умереть. А с этими – он даже умирать вместе не станет.

   Артем Олегович расхохотался, искренне, громко, со всхлипами:

   – Да кто его будет спрашивать? Он подохнет, когда мы это решим. У него не хватит ума, чтобы распознать ловушку. Да он уже почти в ней! Все, назад для него дороги нет! Он пойдет и подохнет, как ему было приказано. А перед этим будет убивать, потому что ничего другого он не умеет. И не нужно тут никакой лирики. Жаль, что ты не сможешь сам в этом убедиться.

   – А не слишком ли вы уверены? – еще бы ствол немного в сторону, еще бы на пару сантиметров, – Как вы можете ручаться за поступки другого, если сами меняете свои решения по несколько раз в день?

   – Это ты о чем? – Артема Олеговича такое неожиданное обвинение застало врасплох.

   – Вначале вы заявляете, что меня убьет ваш человек, что сами вы руки об меня марать не станете, потом вдруг решили все-таки собственноручно. Перед этим заявляете, что хотели перед моей кончиной со мной побеседовать, чтобы расставить точки над «i», а всего несколько часов назад меня во дворе поджидал Жук. По вашему приказу. Что же вас так лихорадит?

   – Какой Жук?

   – Только не нужно спектакля. Жук из группы Палача. А отдать этот приказ могли только вы. Убить некоего наблюдателя, Александра Гаврилина. Не понятно только, зачем такие сложности.

   – Я не отдавал такого приказа, – сказал Артем Олегович, и Гаврилин по лицу его понял, что он говорит правду. – Ты что-то напутал.

   – Ничего я не напутал. Все точно. Жук из группы Палача. И только вы…

   – Заткнись, – лицо Артема Олеговича помертвело, – Заткнись, кретин. Я не отдавал такого приказа. В этом не было смысла. Я действительно хотел поговорить с тобой перед…

   – Тогда кто? – Гаврилин качнулся вперед, ноги снова напряглись.

   – Да какая разница! – Артем Олегович встал и прицелился Гаврилину в голову. – Для тебя нет никакой разницы.

   Все, теперь можно прыгать, можно не прыгать, все. Эта мысль словно парализовала Гаврилина, в лицо бросилась кровь. Все, смерть. Все вокруг затянулось туманом, четко был виден только черный круг дула. Ствол на конце был немного потерт и отблескивал в свете настольной лампы.

   Увижу пулю или нет, мелькнула совершенно дурацкая мысль. Закрыть глаза? Какая разница? Какая к черту разница, получить пулю в лоб с открытыми глазами или закрытыми.

   Время замерло, и в нем, словно мошки в янтаре, застыли Гаврилин и Артем Олегович. И пуля, когда вылетит из ствола, будет лететь медленно, продавливая себе путь сквозь толщу застывшего мгновения.

   Гулко, словно колокол, бухнуло сердце в голове Гаврилина. Чушь, сердца в голове быть не может, оно в груди, слева. Закрыть глаза…

   Но глаза Гаврилин не закрыл, поэтому увидел, как вдруг качнулся пистолет, дуло резко пошло в сторону, вправо и вверх. Он увидел, как расширились зрачки в глазах Артема Олеговича, как начал приоткрываться его рот, но лицо вдруг застыло, и движение губ замерло.

   Потом лицо стало отдаляться, потом вдруг все тело Артема Олеговича осело, он опустился на колени, будто собирался молиться, но не наклонился вперед, а откинулся назад и замер, опрокинув стул.

   Гаврилин не мог оторвать взгляда от лица Артема Олеговича. Тело замерло, глаза смотрели в потолок.

   Как хорошо, что Хорунжий вернулся вовремя. Как хорошо, подумал Гаврилин, не отрывая взгляда от убитого.

   – Спасибо, Миша, – сказал Гаврилин.

   – Не за что, и я не Миша.

   – Что? – Гаврилин, наконец, поднял глаза и вздрогнул. – Палач?

   – Узнал, – удовлетворенно сказал Палач и указал стволом пистолета на стул, – присаживайся на стульчик, нам нужно поговорить.

   – Да вы что, с ума все сегодня сошли? – искренне возмутился Гаврилин.

   Суета

   Ангар был пустым и гулким. И холодным. Сквозь два разбитых окна под самым потолком ветер заносил капли дождя, и они били по сваленной посреди ангара жести то размеренным стуком метронома, то быстрой барабанной дробью.

   Только две лампы из свисающей с потолка шеренги зажглись, когда Агеев щелкнул выключателем.

   – Да, – сказал Стрелок, – а я только собирался подсушиться.

   – Хреново, – оценил Бес, – это ж тут можно и кони двинуть, совершенно свободно.

   – Можно, – сказал Агеев.

   – Подарочек нам Крутой подсунул, – засмеялся Бес.

   – Кто? – быстро обернулся к нему Агеев.

   – Крутой.

   – Это он сам так тебе представился?

   – Не… это я его так сам называю, за глаза.

   – А зовут его как?

   Бес недоуменно пожал плечами.

   – А какая на хер разница? Мне что паспорт его потребовать?

   – Паспорт – не нужно. Ладно, об этом позже поговорим, – Агеев огляделся по сторонам. – Ты, Стрелок, пока покарауль, а мы…

   – Чего это я? – насторожился Стрелок.

   – А потому, что я так решил, – спокойно сказал Агеев, оборачиваясь к Стрелку так, что ствол автомата, висевшего на его плече, недвусмысленно посмотрел на Стрелка. Пальцы правой руки Агеева коснулись рукояти автомата и спускового крючка. – Еще раз объяснить?

   – Не нужно, – тихо сказал Стрелок, – я покараулю. Пока.

   Бес врезал с разбега ногой по банке из-под краски, стоявшей на полу. Банка описала дугу и с грохотом врезалась в кучу жести. Откуда-то сверху, из темного угла под самой крышей ангара, с шумом вывалилось несколько голубей.

   – Твою мать, – выругался Бес, хватаясь за автомат, – птички блядские.

   – Ты в будке пока глянь, – Агеев ткнул пальцем в сторону небрежно сколоченного из досок домика под самой стеной ангара.

   – Ага, – Бес покосился в сторону угла, в котором шумно возились голуби, и осторожно пошел к обитой рубероидом двери, – тут-тук, кто там в теремочке живет?

   Настроение у него было хорошее. Давно не было так легко на душе у Беса. Он и сам не представлял, как постоянные терки с Жуком – покойным Жуком – портили ему жизнь.

   А теперь словно отпустило. Словно новая жизнь началась у Беса. Крутой все-таки молодец! Чуть ли не первый раз в жизни Бес испытывал к человеку чувство благодарности настолько сильное, что, наверное, даже под пули бы полез за Крутого.

   Он ко мне как к человеку, думал Бес, и я к нему. Остальные члены группы Бесу нравились не очень. Наташка… Нет, трахается она здорово, в рот берет тоже, но только после всего этого с ней Бесу захотелось пойти и вымыться. Смыть с себя… Не грязь – Бес никогда не был особенно брезгливым, – смыть ему хотелось с себя странное, липкое ощущение страха.

   Девка себе и девка. Много их перетрахал Бес: и по пьяне, и по тому, что у них называлось любовью. Пару раз даже пришлось раскладывать девок, не обращая внимания на нытье и крики, – всяко бывало. А тут, с Наташкой, все было не так. Было такое ощущение, будто отточенное лезвие ножа приложили к телу – оно холодит, кожу, от него разбегаются мурашки озноба, и вроде бы ничего такого, а только понимаешь, что в любую секунду может это лезвие скользнуть в сторону, обжечь огнем, распластать мышцы на кровавые ломти…

   Беса передернуло. Он потянул дверцу на себя, она со скрипом подалась, потом зацепилась за какую-то неровность на бетонном полу и остановилась.

   – Бля… – Бес рванул дверь сильнее.

   Темно, как у негра в жопе. Бес пошарил рукой по стене возле двери. Ага – выключатель. Везет ему сегодня с выключателями.

   Свет зажегся не сразу. Кто-то установил в хибаре двойной светильник дневного освещения, и тот, как положено, заводился долго, со щелчками, жужжанием и помаргиванием красных огоньков.

   На всякий случай Бес принюхался. Ясное дело, пахло чем угодно, еще сильно пахло бензином.

   – Что там у тебя? – громко спросил Агеев.

   – Лампа еле фурычит! Сейчас загорится.

   Агеев… Солдат хренов. Тут Бес тоже имел свое мнение. Оно, конечно, парень резкий. Как прокисшее ситро. Только психованный, и спиной к нему Бес поворачиваться не станет. Бесу и самому нравилось убивать. Было в этом что-то заводящее, заставляющее по-другому взглянуть на мир. Бес был согласен, что убивать можно и нужно. Только вот…

   Чего ж из этого себе всю жизнь делать? Ну, замочил кого, чтобы капусты нарубить, ну грохнул какого-нибудь урода – и отдыхай. По бабам там или загулять.

   А Солдат этот – урод. Бес сегодня видел, как сопел он над тем раненым придурком в складе, как в глазки ему заглядывал, будто целоваться лез. И даже не попытался отстраниться перед выстрелом. Брызги в лицо, вся рожа в крапинку, а он взял полотенце там с гвоздя, утерся и вздохнул, как после… Ну, как если бы кончил.

   Лампы, наконец, разгорелись. Одна лампа. Вторая продолжала судорожно моргать, как припадочная. Все тут они припадочные, подумал Бес, только вот Крутому и можно доверять. Только Крутому.