Испытание огнем. Сгоравшие заживо - Одинцов Михаил Петрович

Матвей не видел Светлану уже несколько дней. За ужином, опять отдав товарищам свои сто граммов, он наскоро выпил стакан чаю и теперь, отпросившись у командира, торопливо шел к школе.

Светлана! Матвей еще издали увидел ее фигурку на крыльце школы, где он впервые ждал ее вечером. Начавшиеся сумерки уже немного затушевывали определенность очертаний, красок, и на фоне стены выделялся только силуэт Светланы. Совсем вблизи он разглядел, что она улыбается ему, а широко раскрытые глаза ждут.

— Света-цветочек, здравствуй! Я быстро умоюсь и…

— Здравствуй, Матвей, а я предлагаю другое.

— Что же?

— Бери полотенце, и пойдем к речке. А там решишь, просто умыться или искупаться.

— Вот здорово! Я — «за». Хорошо придумала!

Ни ждать, ни торопиться теперь уже было не нужно — они были вместе и теперь медленно, вдоль дороги, шли к реке. Скрывшееся за горизонт солнце еще ярко подсвечивало западную часть неба. На его бордово-желто-голубом, просветленном из глубины фоне черными горбами резко выделялся далекий правый берег Оскола. Улица оборвалась, и вместо горклого запаха дорожной пыли, жилья и придорожной полыни повеяло луговым воздухом. Запахло водой, зеленью и егце чем-то прелым. В тишине слышалось кваканье лягушек, а издалека негромко доносился звук работающих автомобильных или танковых моторов да своеобразный бочкообразный гул понтонного моста, по которому двигались войска.

— Ох и благодать! Света, а где купаться? Ведь до реки еще километра два.

— Мы туда не пойдем. Недалеко есть протока. Еще метров двести.

— Ладно. А ты будешь купаться?

— Я — нет. А тебе надо. День-то был не только длинный, небось и трудный.

— Да, как всегда. Утром встали рано, а будет ли вечер — не знаешь.

— Летали сегодня?

— Летали все. Без этого нельзя.

— Я каждый день так волнуюсь и переживаю! Ведь не бывает дня, чтобы кого-то не досчитались. Просто страх. Ну, когда все это кончится?

— Да, неважные пока у нас дела. Наверное, не удержимся, и отступать снова придется. Вам с мамой надо уходить. Езжайте на Урал. Я дам свой адрес. Там моя мама с родственниками что-нибудь придумают, устроят.

— Мама не хочет. Говорит, все растеряемся, если уедем, потом не найдем друг друга… Матвей, вот здесь мы купаемся. Вон мосток Раздевайся на нем — и в воду. Тут неглубоко.

Протока была неширока. Небо опрокинуло в зеркало реки оба берега с деревьями и густым кустарником. Плотные тени у берега углубляли дно, а на середине, где течение было быстрее, тени дробились блестящей чешуей мелкой ряби, вода светлела. Протока как бы мелела. Матвей взглянул благодарно на Светлану и, спустившись по короткой тропинке, оказался на двоившемся в реке мостике. Снял ремень с оружием, расстегнул гимнастерку и оглянулся. Девушка засмеялась:

— Ну, хорошо, я отойду, а залезешь в воду — крикнешь.

Матвей сначала проверил дно, а потом окунулся с головой. Вода за день нагрелась, пахла тиной и рыбой.

Радостно крикнул:

— Я в воде!

И поплыл к другому берегу. Но там течение было медленнее: дно заросло водорослями, которые цеплялись за руки, ноги, щекотали грудь, и Матвей повернул обратно.

Света сидела на пригорке берега, четко вырисовываясь на светлом еще небе. К бодрости и свежести, охватившим Матвея, прибавилось чувство новой радости оттого, что самая красивая, самая умная (самая-самая) сейчас смотрит и ждет его.

Светлана смотрела на купающегося Матвея со сложным и смешанным чувством. То ей казалось, что на светлом плесе между тенями барахтается в воде ее старший брат, а то вдруг Матвей представлялся ей маленьким сыном, нуждающимся в ее ласке, заботе и участии. Потом она вспоминала, что это же совсем чужой человек, которого она узнала всего несколько дней назад, да и видит его только вечерами и всего по нескольку минут. Она спросила себя: «Почему же я так волнуюсь за него, когда он уходит на аэродром? Я знаю всех летчиков и командиров в лицо и по имени, но мне становится страшно, если я начинаю думать, что он сегодня не придет. Каждый день в их общежитии появляются все новые свободные постели, а сердце и думы возвращаются к Матвею. Почему он мне стал роднее других? Почему мне кажется, что я знаю его с самого детства?»

— Матвей! Хватит уже, а то простынешь.

— Пока не холодно. Ох и хорошо, будто заново родился!

— Вылезай быстро! Уже поздно.

Когда Матвей подошел, Светлана сидела к реке спиной.

— Света, я готов. О чем ты задумалась?

— Смотрю, как всходит луна. Вот давеча ты кричал: «Ох и хорошо, как заново родился». А что мы помним о том, как родились? Говорим эту фразу часто, а если вдуматься, так полная бессмыслица: никто не помнит, как он родился и что он чувствовал в это время.

— Ну, уж это критиканство.

— Почему? Просто я так думаю. А виновата в этом луна. — Матвей сел рядом.

— Луна?

— Восход для нас ее рождение. Сейчас она огромна, а поднимется над горизонтом и примет свой обычный вид, как по размеру, так и по внешности. Человек же родится беспомощный и малюсенький, хотя, наоборот, его возможности огромны. Луна взошла по своим законам. Человек родится тоже по своим законам, но каким светилом будет он на небосводе своей жизни: великим или неизвестным, сильным или слабым, счастливым или несчастным — никто при рождении сказать не может… Да еще эта война. Где сейчас тату и Микола? Живы ли? Говорят: «На роду написано». Разве тем, кто сейчас находится на фронте, было заранее определено, что ему надо будет воевать, быть убитым или остаться живым?

— Если в это поверить, то надо верить в бога или еще в какую-нибудь чушь. Вот, например, у нас никто не хотел брать самолет с номером тринадцать, говорят — «чертова дюжина», «несчастливый номер». Разобрали все самолеты, пока я был дежурным по части. А когда освободился и пришел на аэродром, то остался свободным только этот тринадцатый номер. И пришлось его брать, хотя, откровенно скажу, мне тоже не хотелось. А теперь думаю, может, меня и самолет не бог, а черти берегут?

Света улыбнулась:

— Ну, Матвей, это все выдумки. Пойдем домой, а то уже поздно. Тебе надо отдыхать.

— Да я успею.

— Нет-нет! Если ты не выспишься, я буду еще больше волноваться и ругать себя. Лучше пойдем.

Светлана встала, Матвей уловил колебание теплого воздуха, нагретого и настоянного запахом ее тела, и удивился неожиданно появившемуся желанию обнять и поцеловать девушку, а потом испугался этой мысли, подумав, что обидеть человека легко, но оправдаться перед ним и своей совестью будет трудно.

Шли молча. Их захватило величие восхода луны, которая, накалившись до оранжевого свечения, уже подняла свой диск над горизонтом. Неслышное движение тепла от земли вверх размывало четкость ее круга, а далекие нити облаков черными штрихами разрезали чуть дрожащее тело светила на самые неожиданные и все время меняющиеся дольки. Луна поднималась все выше, цвет ее непрерывно менялся от оранжевого к бело-голубому, а лучи, освещавшие землю, становились холоднее. Небо стало черным, а на нем ярко, холодно мерцали в беспорядке разбросанные фонарики звезд. Наконец воздух и все вокруг засияло бело-голубым леденящим светом. И хотя было еще тепло, но уже не верилось, что прошел день с его горячим и ослепительным солнцем, с зеленью травы, золотом пшеничного колоса и щебетанием птиц.

— Матвей, это как колдовство. Все изменилось за какие-то минутки. К добру или к несчастью эта дикая и холодная красота лунной ночи?

— Мне думается, что к добру. На это надо надеяться, в счастье верить и за него бороться.

— Да-да! Мама и я, мы надеемся и верим сразу обе и каждая в отдельности.

Она взяла Матвея за руку у запястья, и он через гимнастерку почувствовал ее горячие пальцы и ладошку. Ему было приятно прикосновение Светы, и он шел осторожно, стараясь идти в ногу, чтобы не спугнуть ее ласковость. Они уже прошли весь поселок, но почти не видели домов, деревьев, заборов и дороги, а плыли в лунном сиянии, как по морю, не чувствуя под ногами земли.