Багровые ковыли - Виктор Смирнов

Едва только тронулись в путь, как тут же, уже на ближайшей станции Дергачи, эшелон задержали. Старцев несколько раз ходил к дежурному по вокзалу, но ничего выяснить не смог. «Велено поставить в тупичок до нового распоряжения». Простояли целый день. К вечеру возле вагонов захрустел гравий и послышался знакомый округлый басок Гольдмана:

– Где люди? Отзовитесь!

Старцев спрыгнул на насыпь, пошел навстречу Гольдману. Исаак Абрамович обнял его с такой радостью, будто они не виделись несколько лет.

– Ах, как хорошо! – приговаривал при этом Гольдман. – Ах, как это замечательно, что я успел вас перехватить! Из Сум звонят, из Гадяча, из Богодухова! Где килограмм, а где и два пуда…

– Чего килограмм? – не мог понять Старцев из сбивчивых восклицаний Гольдмана. – Чего два пуда?

– Да золота же! Ну не только золота, а и всего прочего, других всяких ценностей. Москва велит все подсобрать. Все, что можем. Товарищ Альский телеграфировал, очень гневается!

– Но это же… – нерешительно начал Старцев, уже настроившийся на иную дорогу и на иную работу.

– Да! Да! Надо возвращаться! А что делать, дорогой мой Иван Платонович! Со мной ты, конечно, можешь не соглашаться но с товарищем Альским… – Гольдман развел руками и затем добавил: – Еще Ахтырка, Лебедин…

– Две-три недели, – прикинул Старцев.

– Я и говорю: а что еще прикажешь делать? Надо!

Около месяца куцый поезд во главе с Иваном Платоновичем мотался по неспокойным махновским местам, собирая в губернских и уездных ЧК ценности, предназначенные для передачи в Гохран. Набралось (вместе с прежде собранным) шесть увесистых ящиков.

Потом семь дней трудной дороги к Москве. Приходилось подолгу стоять на глухих, запыленных полустанках, пропуская эшелоны с красноармейцами, направляющимися на Южный фронт.

Лишь в начале октября ранним утром маломощный паровозик «овечка» втянул обшарпанные, скрипучие вагоны под своды Брянского вокзала Москвы.

Красноармейцы полка ВОХР, которыми командовал Бушкин, торопливо выгрузили ящики с «добром» на перрон и уселись на них. Для порядка и удобства наблюдения за каждым сопровождающим был закреплен свой, с написанным черной краской номером, ящик («От своего номера ни на секунду не отлучаться, Москва – город воровской!»).

К удивлению Ивана Платоновича, их никто не встретил, хотя о передвижении эшелона он передавал в Гохран едва ли не с каждой крупной станции. И теперь красноармейцы перекуривали, не трогаясь с места, выслушивая ругань толпы, которая, обтекая их, чертыхалась и материлась.

Бушкина, как самого бойкого, Старцев послал на привокзальную площадь – разыскивать встречающих.

Москва. Наверху над головой светило утреннее небо, и сквозь переплеты знаменитого шуховского стеклянного свода, хоть и запыленного и давно не чищенного, были видны розоватые, подсвеченные невидимым отсюда солнцем облака.

Странное впечатление производила московская толпа. Худющие, белые, даже к концу жаркого лета, легонькие, как папиросы, люди без конца гомонили, и речь их шла, как мог краем уха услышать озабоченный Старцев, не только о пшене и об обмене старинных часов на муку или на селедку. Нет же! Шли какие-то странные споры о студиях, спектаклях, институтских занятиях.

На вокзальной стене видны были старые, наполовину рваные и совсем свежие плакаты и объявления: «Товарищ! Врангель еще жив! Добей его без пощады!» Рядом же выгоревший на солнце, истрепанный, устаревший плакат: «На польский фронт! Крепнет коммуна под пуль роем. Товарищ! Под винтовкой силы утроим!» На четвертушке оберточной бумаги «Союз воинствующих безбожников» призывал прийти на диспут: «Судим Бога, подумаешь, недотрога!..»

Один из сопровождающих Старцева, пожилой, сивоусый красноармеец, с трудом, шевеля губами, прочитал призыв безбожников, вздохнул, смачно плюнул на перрон.

– Вот тебе и Москва, бьет с носка!..

– Что? – не понял Старцев.

– Москва, говорю, бьет с носка. На диспут-то этот небось идут, а за добром людей не прислали… Не нужно, что ль?

Вернулся Бушкин. Один. В руке принес свернутый в трубочку листок.

– Отыщешь их тут! – сказал он. – Толпежник такой, как на угольном аврале.

Он развернул листок.

– Глядите, товарищ профессор, вот за объявленьице зацепился. Прямо в самую точку!

Старцев прочитал вслух, для всех:

– «Театр революционной молодежи приглашает владеющих способностью играть на сцене под свою крышу. Образование не нужно! Образование дадим мы! Ты давай талант! Пролетариям – преимущество!»

– А ты, Бушкин, что ли, пролетарий? Или таланту слишком много? – спросил сивоусый красноармеец.

– Сам Лев Давидович мой талант признавал! – Бушкин похлопал себя по рукаву, где был виден металлический, тускло поблескивающий щит – знак «Поезда Председателя РВСР» товарища Троцкого. – У нас там свой театр был, фронтовикам показывали всякое агитационное. – Бушкин кивнул на Старцева. – Я вот товарищу профессору рассказывал – я и матросов играл, и офицерье, мог бы и профессора сыграть, если малость словам подучиться. Чего там!

Красноармейцы рассмеялись.

– Если вы, Иван Платонович, дадите рекомендацию, – продолжил Бушкин, – да еще в поезде товарища Троцкого мне не откажут. Там меня, я уверен, хорошо помнят. Соберу бумаги и, хоть бы и после окончания мировой революции, подамся в артисты.

Старцев одобрительно качнул головой.

– А что! Как артист ты себя показал с самой лучшей стороны. Могу засвидетельствовать.

– Вот! – торжествующе сказал Бушкин и провел рукой по объявлению. – А образование они там дадут. Я, если надо, ночами буду грызть театральную науку и всякое там еще, что нужно…

Старцев беспокойно оглядывал снующих вокруг людей. Не разминуться бы со встречающими. Да и не напороться бы на обманщиков каких-либо. Хватит им одного «разведчика и следопыта» Савельева.

Густо поперли смешавшиеся на перроне ряды какого-то батальона, направляющегося на Южный фронт. В основном это были обстрелянные, опытные красноармейцы. Шли с ними и несколько растерянные новобранцы. Разинув рот, они оглядывали стеклянный свод, дивясь его высоте и размерам. Кое-где среди красноармейцев мелькали грязные бинты легкораненых. Судя по разговорам, часть шла с польского фронта.

Наконец к ним подошли трое: младший командир в фуражке со звездой и с кубиком на рукаве и с ним двое красноармейцев, совсем молоденьких, в латаной, но чистой форме, в обмотках, с подсумками на ремне и с винтовками.

– Вы, что ли, от харьковского Чека с ценным грузом? – уклонясь к уху Бушкина, негромко спросил командир с кубиком – среди прибывших у матроса был самый боевой вид.

Бушкин указал на Ивана Платоновича: