Её Я - Реза Амир-Хани

– Я верил, что увижу тебя… В школе каникулы?

Я что-то промямлил в ответ и кивнул. Рассмеявшись, отец спросил:

– Испугался?

– Д-да н-нет… Это было бы… неправильно. Своих отцов не пугаются… Но ведь вообще-то… Вообще-то тебя… не было… Как бы это сказать…

Он сам продолжил фразу:

– «Ты умер, ты погиб, тебя убили…» Не бойся произносить это… ну да, и что?.. Я был мертв, но это ведь не мешает…

Затем он провел рукой по моим волосам:

– Дорогой мой Али! Я знал, что ты уже вырос… Я решил повидать тебя… Но не думал, что ты связан этими изящными штучками в разговоре… Мертвых и живых нет, сын мой! О чем ты толкуешь? Если старухе от шума круглые сутки покоя нет, а живые даже не почешутся, значит, обязанность сделать что-то ложится на нас… Мертвых и живых нет… Вон посмотри туда, дальше…

Я посмотрел в указанном им направлении: там разновозрастные ребятишки подобрали форменную шапку Эззати и дразнили ею хозяина. А ведь когда этот самый Эззати шел по кварталу, ребятня от страха кидалась врассыпную. Теперь Эззати сильно постарел, пот лился с него, и он безуспешно гнался за детьми, пытаясь отнять у них свою шапку. На нем все еще была синяя полицейская форма с золотистыми пуговицами, а ребята никак не отдавали ему шапку. И увидел я на его теле эти семь ран, и из каждой из них лилась кровь. Отец сказал:

– Ангел смерти решил позабавиться! Или, может быть, мы решили позабавиться?..

Я с изумлением уставился на эту сцену. Отец дал мне поручения – чтобы я сказал деду по поводу одного из рабочих на фабрике и чтобы мама поехала во Францию к Марьям… А я, продолжая наблюдать за Эззати, перебил отца:

– Папа! А кто на самом деле убил Эззати?

– …Ах ты, такой-сякой! – воскликнул отец. – Вместо того чтобы спросить, кто подло убил твоего отца, ты разыскиваешь того, кто заслуженно наказал Эззати?

Я обернулся – отца уже не было. Посмотрел опять в ту сторону улицы – Эззати тоже исчез. А дети играли в пятнашки форменной синей шапкой с кокардой, изображающей льва и солнце. Я крикнул:

– Дети! Где вы взяли эту шапку?

Один из них ответил:

– Тут пробегала раненая собака, и у нее на голове была эта шапка– кто-то ей надел…

– Ну-ка опомнись, сорванец! Это полицейская шапка!

Мои слова привели детей в чувство. Они уже со страхом посмотрели на шапку, затем положили ее на землю и убежали. Я подошел. Земля была словно залита вонючей кровью, там же и шапка лежала, со львом и солнцем. Вроде это действительно была шапка Эззати. Может быть, та самая, которую много лет назад он потерял в драке в переулке Сахарной мечети, когда у Марьям (смотри главу «7. Я») … У меня закружилась голова. Я какими-то кругами начал ходить, а в конце концов подошел к продавцу скобяного товара со словами:

– К вам сейчас подходил один господин и спорил с вами, доказывал, что вы должны уехать из этого квартала, так как мешаете старушке…

Быстро взглянув на меня, он ответил:

– Как странно вы говорите… Я сам принял решение переехать… До того, как я это сделал, я довольно долго склонялся к мысли, что лучше мне отправить на новое место госпожу Хосейни. Я нашел ей жилье, а верхний этаж собирался купить у нее для расширения моего скобяного магазина… И вот тут кто-то придет и станет меня поучать?! Полно, человече! Я сам человек.

Не достиг я еще перекрестка, как слышу, кто-то меня окликает. Это хромой торговец спешил за мной вслед, подпрыгивая, как дети, на одной ноге. Я остановился, он, запыхавшись, приблизился и уставился на меня удивленно:

– А как ты это понял?! Я ведь об этом деле никому ничего не рассказывал…

* * *

В тот же день я рассказал все деду. Передал поручение насчет того рабочего. Дед ответил:

– Он еще раньше приходил и говорил мне это самому… Ну что же, значит, ты вырос и окреп разумом… Но держи язык за зубами. Эти слова обсуждать не надо, сохрани, похорони все это так, как оно есть… В том месте, которое не упоминают…

* * *

Однако я не удержал язык за зубами. Через много лет, сидя в кафе месье Пернье, я рассказал об этом Махтаб. Она никак не откликнулась, точно я рассказал ей о чем-то совершенно обычном, например о том, что я встретил не отца, а мать. А это и комментировать не обязательно. Выслушав меня, она лишь кивнула и улыбнулась, и ее кофейного цвета платок соскользнул на ее кремовое пальто. И ощутимее стал запах жасмина… Отпивая кофе, Махтаб сказала:

– И Марьям запаздывает…

– Она всегда запаздывает.

– Да сохранит ее Бог… Сколько… она тоже задумала…

– Сколько чего? – спросил я. – Задумала что?

– Да так… Хорошо, что ты здесь.

Она опять поднесла к губам чашечку кофе и отпила. Потом подняла на меня глаза:

– Кстати! У меня есть вопрос.

– Спрашивай, – ответил я.

– Что такое «йэс»?

– Издеваешься? «Йэс» по-английски «да», на фарси это будет «бале», на стамбульском турецком «ивит», по-немецки «йа», по-французски «уи», по-арабски «нам»…

– Я говорю про арабское «йэс».

– Арабское «йэс»? Я не встречал. А где ты прочитала?

– В Коране. Это название и начало той суры[69], которую… Я на этой суре дала обет, если ты приедешь… Сура «йэс»… Но мы, французы, в этих вещах не очень разбираемся!

Она засмеялась, и я тоже.

– Махтаб! Ты стала похожа на меня. Язык за зубами не можешь держать. Хорошо еще, что тебе понадобилась одна только сура «Йа син», а что если бы весь Коран? Разве трудно было тебе умолчать о своих обетах и нуждах?

Но она не смогла умолчать. Наши сердчишки были маленькие, воробьиные. Может быть, поэтому мы и не смогли с ней… Но об этом вдаваться в рассуждения не стоит…

* * *

С того дня, когда я повстречался с отцом на улице Мохтари, дед начал смотреть на меня по-иному. Он повторял:

– Слава Аллаху, ты вырос, разум мой окреп… А я с этим миром уже покончил счеты… Думаю все больше о смерти…

Мне тогда только что исполнилось восемнадцать. Но у меня в мозгу не укладывалось, как я смогу жить без деда и вести все это хозяйство: дом, фабрика, караван-сарай, который мы уже разрушили, а землю, занимаемую им, разделили на участки для продажи по частям. Мы как бы жили одной семьей с рабочими фабрики. Насколько я мог судить, они получали ровно столько, сколько зарабатывали. А расходы – семья Искандера, Мешхеди Рахман и его жена, Мирза, ежемесячное содержание для Марьям и Махтаб, которое следовало перечислять в европейской валюте; потом еще наше домашнее хозяйство, весьма хлебосольное и требующее больших расходов… Как дед получает доходы, я не очень себе представлял…

В этом же году летом дед вызвал меня на фабрику, в контору. Мирза уже состарился, и у него теперь был помощник, полностью занимающийся счетами, накладными и банком; Мирза, в основном, только контролировал его работу. И вот дед усадил меня перед Мирзой, который сказал следующее:

– Али-ага! Вы помните о грузовиках «Джеймс» с грузом сахара? Это случилось лет семь-восемь назад, для нас это был чистый убыток. Если бы мы могли по сегодняшним ценам все это вернуть… Хадж-Фаттах поручил мне передать вам все документы, чтобы вы лично съездили в Казвин и довели до конца это дело… Обязательно нужно получить эти деньги…

Я недоумевающе посмотрел на деда, который глядел на меня блестящими глазами. Извинившись перед Мирзой, я встал, подошел к деду и, сев рядом с ним, сказал ему на ухо:

– Дед! Я на это не способен. Как это я один туда поеду? Я не знаю, что говорить…

– Для того чтобы получить причитающиеся деньги, говорить не требуется. Для получения денег требуется сняться с места и явиться по адресу, и точка! Тут все дело в этой явке… Это во-первых. Во-вторых, я хочу, чтобы ты понемногу входил в дела. Мой срок уже истек… Жить мне мало осталось, и я хочу, чтобы ты принял дела из моих рук. Тогда я со спокойной душой в гроб лягу.

Я не мог отказаться, но ворчал:

– Ну вот я… один-одинешенек…

– Не хочется из дома уезжать, да?.. А отец твой в таком же точно возрасте, как ты, с одним только Искандером поехал в Баку и привез первую партию сахара – один…

– Но ведь не один же! Ты сам говоришь: с Искандером… – Я немного подумал. – Я сын своего отца, а Казвин это не Кербела, в которую плохих мусульман не допускают. И вот, раз я сын своего отца, то пусть сын Искандера поедет со мной…

Дед рассмеялся:

– Вывернулся, как кот! Как тебя ни кинь, всё на четыре лапы приземлишься. Но проблем нет, бери своего друга. Только отныне, если хочешь взять с собой друга, то не ходи вокруг да около, а вот так, – дед показал мне открытую и выпрямленную ладонь, – говори вот так же ясно и просто: хочу поехать с другом. Дружба не нуждается в оправданиях… Говори просто и открыто! Ничего плохого в этом нет. Лучше, чем разводить рассуждения о том, что, мол, я сын моего отца, а с сыном Искандера в Кербелу не пустят… Кто сказал, что в Кербелу плохих мусульман не пускают? Если стол Аллаха – это месяц поста, а стол имама Хусейна – месяц мохаррам, то за стол имама Хусейна посадят того, кого не посадят за стол Аллаха. То, что мы Карима не взяли в Кербелу, – ты сам знаешь, это по другим причинам было. А сейчас бери его с собой. Никто проблем не видит, и рассуждать нечего…