В зоне тумана - Алексей Гравицкий

Волной накатило бессилие, за ним стала подступать паника. Я глубоко вдохнул. Раз, два, три. Выдох. Зашевелившаяся внутри истерика успокоилась прежде, чем успела набрать сил для рывка наружу.

Что же делать? Надо сосредоточиться и подумать. Я покосился на Муна. Тот сидел рядом и полировал кончиком языка сколотый зуб. Черт возьми, сколько ж всего произошло за какие-то полдня. Еще несколько часов назад он жевал травинку и был другом, а теперь…

— Слушай, какого хрена? — спросил я и тут же пожалел о сказанном.

Какая разница. Он враг. Все враги. Полагаться можно только на себя. Расслабляться нельзя ни с кем. Это война. Каждый шаг, каждое движение, каждое действие — это военный маневр.

Ты выходишь из дома. Идешь по улице. Навстречу кто-то прет. Это враг, пусть даже ты не знаешь его, а он в глаза не видел тебя. Пусть даже в какой-то своей далекой заоблачной жизни он замечательный человек. Сейчас он враг. Дорожка узкая, вдвоем не разойтись. И вы идете навстречу друг другу.

Маневр. Он уворачивается и отстраняется. Вы расходитесь, как в море корабли.

Маневр. Ты уступаешь ему дорогу. Он победил, хоть никто этого не заметил.

Маневр. Ни ты, ни он. Вы цепляете друг друга плечами. Расходитесь? Разворачиваетесь и лупите друг друга взглядами по щекам? Что дальше? Холодная война или начинаются открытые боевые действия?

Ты идешь по улице, садишься в метро, заходишь в магазин. Вокруг враги. Они могут читать книжку или спать. Они могут хмуро сверлить взглядом карту метрополитена или рекламу на стене. Они могут добродушно тебе улыбаться. Все это гримасы. На самом деле они враги. Их человечность, их лучшие качества касаются не тебя. Они никогда тебя не коснутся. Потому что ты чужой. Ты враг для них. А они враги для тебя. Между вами война.

И даже если они вроде бы тебе знакомы и с тобой на одной стороне, войну никто не отменял. Сегодняшний союзник может завтра стать противником. Никому нельзя доверять. Даже если тебя называют другом, лучшим другом, любимым. Никого нельзя подпускать ближе, чем на вытянутую руку. Никому нельзя позволять лезть в душу глубже верхней пуговицы на рубашке. Потому что жизнь — это война.

Кто этого не понял, тот обречен проигрывать.

Люди не бывают друзьями. Это так же невозможно, как дружба между двумя государствами. Можно строить добрососедские мины, улыбаться, но у каждого остается свой интерес. Никто ничего не делает просто так. Я, во всяком случае, такого не видел. Есть ты и они. И вы враги. Это там, в обычной скучной жизни. А здесь зона.

Она как дрожжи. Столкнулась с дерьмом, дерьмо и поперло.

Так чего же я хочу от Мунлайта? Я сам пустил его чуть ближе. Я сам доверился не глядя. Кто ж теперь дурак?

— Это они меня с хабаром поймали, — негромко заговорил Мунлайт, вырывая из размышлений. — Грохнуть хотели, а я отмазался. Сказал, что могу им одного чудака с богатой нычкой слить.

— Меня?

— Тебя, — усмехнулся Мун. — Я других таких не знаю, кто бы столько натаскал. Мы ведь с тобой не один день знакомы, я за тобой поглядываю. Ты таскаешь немного, но часто. Сбываешь не дорого, но постоянно. В зоне ты дольше, чем я. Сколько лет? Пять, шесть, восемь? Деньги ты не тратишь. Пить не пьешь почти, загулов не устраиваешь, все «Сто рентген» не угощаешь. На Арене деньги не просаживаешь. Значит, деньги лежат. Дальше простая арифметика. Прикидываем среднее месячное количество таскаемых тобой артефактов, умножаем, переводим в рубли по стандартному барыжьему курсу. И ты миллионер, Угрюмый. За такого миллионера можно не только жизнь купить. А мне много не нужно, я жить хочу.

Я откинулся на спину. Трава сырая, земля холодная, но мне почему-то было жарко.

— И чего, совесть не мучает? — поинтересовался я.

— С хрена ли? — удивился Мун весьма искренне, хотя в искренности его я все равно уверен не был. — Во-первых, ты все равно не знаешь, что с этими деньгами делать. Они тебе не нужны. Разве нет?

Мун ждал ответа. Я молчал. Туман мокрым саваном опускался на лицо. Я закрыл глаза. Он, конечно, прав, но разве его дело мои деньги считать и ими распоряжаться?

— А во-вторых, — продолжил Мун, так и не дождавшись ответа, — ты же сам орешь, что все вокруг дерьмо. Сколько раз от тебя слышал. Зона — дерьмо, сталкеры — дерьмо, бандиты — дерьмо. Таким, как ты, все дерьмо, где б они ни находились. Вы к миру, к людям относитесь, как к говну. Ты ж это дерьмо везде видишь. И где есть, и где нету. При этом привык, чтоб весь мир наизнанку выворачивался, доказывая тебе, что не все так дерьмово. А ты будешь это принимать как должное и выковыривать ложки дегтя в медовой бочке. Да даже если там чистейший мед будет, ты ж не успокоишься. Ты же тогда, сукин кот, придумаешь, почему чистый мед — это дерьмово.

Я открыл глаза и сел в три рывка, оттолкнувшись от земли бесчувственными связанными руками. Мун смотрел на меня с ухмылкой. Злобной, ядовитой, но при этом какой-то тоскливой. Грустный сарказм.

— Зона дерьмовое место? Я дерьмо? — спросил он. — Так хрена ж ты тогда обижаешься? Это не мир к тебе дерьмово относится, это ты к миру, как к дерьму. По каким меркам живешь, то и получаешь. Мне вот надоело слышать от тебя, что я шмат какашки. Если ты в этом так уверен, получи и распишись.

Тупо заныла голова. Хотелось потереть глаза, помассировать виски, но руки были связаны. Интересно, если б я смотрел на мир иначе, ну, скажем, как Хлюпик, что бы он тогда мне напел? Или он тогда меня не сдал бы? Пожертвовал бы своей шкурой?

А я сам? Хотя со мной такого бы не случилось, я не случайно всяких знакомств, компаний, напарников, общих дел и попоек избегаю. Вот один раз сунулся со своей липовой добродетелью и чувством долга, теперь сижу с затекшими, скрученными за спиной руками под дулом автомата.

Дуло автомата сидевшего неподалеку Карася шевельнулось, словно бы подтверждая мои мысли.

— Круто отмазался, — оценил Карась спич Мунлайта. — Я прям заслушался. Научишь меня такие отмазки ляпать?

— Я тебя еще не такому научить могу, — злобно пообещал Мун. — Только руки развяжи.

— Перечешешься. — Карась хихикнул, словно услышал что-то смешное. — Я тебя сам еще поучу.

— Чему ты меня можешь научить? — оживился Мунлайт. — Анекдоты паршивые травить?

— На это тоже талант нужен, — купился Карась.

— Ну, продемонстрируй что-то оригинальное.

— Ща. — Карась сосредоточенно наморщил лоб. — Во! Разговаривают два сталкера. Один: «У тебя сбылась хоть одна детская мечта?» Другой: «Да! Когда отец таскал меня за волосы, я мечтал стать лысым».

Шутник заквохтал, довольный собой и своей шуткой. Мун садистски улыбнулся. Явно не над анекдотом.

— А хошь я тебе расскажу?

Карась подался вперед. Уши стали похожи на локаторы. Улыбка на лице Мунлайта стала шире.

— Приходит сталкер к гинекологу, — начал он и замолчал, давая возможность осмыслить сказанное.

— Ну, — с разгону поторопил его Карась.

В следующую секунду на лице его возникло подобие осознания чего-то. Рожа вытянулась, а после снова вернулась к исходному положению. Только выражение теперь было не растерянное, а как у ребенка, которому дали конфету в яркой обертке, а когда он схватился, выяснилось, что конфеты-то и нет, обертка пуста.

— Пошел ты, — обиженно пробурчал Карась и повернулся к Ваське Кабану, о чем-то переговаривающемуся вполголоса со Снейком.

— Слышь, Василий, костерок бы сварганить. А то зябко.

— Сваргань, — отозвался Кабан. Он как раз присел на мой рюкзак и слюнявил горлышко жестяной фляжки, выкрашенной в хаки. — Или ты это мне предлагаешь сделать?

* * *

Инициатива наказуема. Всегда. Поэтому за дровами для костра, если это так можно было назвать, отправился Карась. Правда, справедливости ради надо заметить, что ему в сопровождение была выделена «одинаковая с лица» парочка мордоворотов.

В результате через четверть часа мокрая и злая троица отправилась за второй партией сырья, а Снейк, тихо матерясь, пытался разжечь костер. Сырой хворост гореть не желал, что заставляло молчаливого «викинга» материться еще яростнее.

Мы остались в стороне и без присмотра. Если не считать автоматного ствола, смотрящего в нашу сторону. И хотя автомат лежал на коленях у Кабана, а хозяин автомата больше внимания сейчас уделял костру, чем нам, ощущение от этого приятнее не становилось.

Мун, наблюдавший за действом вокруг костра, потихоньку развернулся ко мне вполоборота.

— Угрюмый, — позвал шепотом.

Я сделал вид, что не слышу. Или не хочу слышать.

— Хорош дуться, — не успокоился Мун. — Бежать надо.

Бежать надо. Это я и сам знал. Только в таком тумане, хрен знает где и со связанными руками шансов на успех у нас меньше, чем у голого слепого от свалки до дикой территории дойти. Кабан это понимает не хуже меня, потому и не шибко за нами присматривает. Знает, что бежать в таком виде — самоубийство. А может, решил, что я поверил в его сказки про то, что он нас отпустит.