Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага. - Валерий Белоусов

— Да, иллюзия… Но для русского художника она была иллюзией прекрасной. Финн для нас был чужим, но не враждебным, как тот же швед, к примеру… Скорее он был пушкинским «убогим чухонцем», серым, но честным, чистым, но бедным…

— Ага, бедные они…, — с ненавистью произнес я.

— Увы, они такие, какие есть! в коллективном сознании северян есть то, что можно назвать «северностью». Эта северность, по мнению одного нидерландского исследователя, проявляется в культурной идентичности, в менталитете. Повторяя Монтескье, ван Баак пишет, что холодный климат делает сердца сильными и храбрыми, а характеры — уверенными, откровенными и… до крайности жестокими и подозрительными. Однако, отметим, что финны веками жили рядом с русскими, заимствуя у них даже слова своего родного языка: от самых простых, серп — sirppi, сапоги — saapas, окно — akkuna, ложка — lusikka, лужа — luosa до самых важных, таких как, например грамота — raamattu или крест — risti… У простого финна никогда не было ненависти к русскому, русский не был для финна поработителем, злым надсмотрщиком… А вот русские всегда относились к финнам чуть снисходительно, несколько свысока… Потому что и страны-то таковой, Суоми, и в помине не было! Было Великое Княжество Финляндское, которое переходило из рук в руки, как разменная монета… Простому финну, как раз, это было абсолютно по kyrpä! А вот финская интеллигенция, испытывая комплекс национальной неполноценности, стала себе придумывать Великую Финляндию…

И интеллигентный юноша, покраснев, сказал нехорошее слово: — Дураки.

— А зовут-то Вас как? — осторожно спросил его я, уже с тоской предчувствую ответ.

— Александр Иванов… но можно, просто Саня…

… Дверь вагона резко распахнулась. Внизу, на рельсах, не доставая крохотной головенкой с выпученными от усердия глазами, стоял порученец комдива…

— Замполит где?! — фальцетом пропищал он.

Ройзман поднялся с нар, элегантно потянулся, поправил фуражку с высокой тульей:

— Я замполит!

— Успокойтесь, Исаак Абрамович, — положил ему руку на плечо подполковник Вершинин. — Он нас не видит…

— Почему это? — удивился немецкий комиссар…

— Да уж так! Полагаю, что нас видят только хорошие люди…, — пожал плечами русский офицер.

— Правда-правда! — подтвердил Петрович. — Уж как я в цеху не изгалялся перед мастером, ан нет! Не видит он меня и в упор, да и шабаш. Впрочем, он меня и при жизни-то не особо замечал… А вот только зашел я в шалман, как буфетчица Клава тут же налила мне стопарик беленькой, накрыла кусочком черного хлебушка… Душевно мы с ней посидели!

— Я замполит…, — стеснительно произнес новенький Саня.

— К Командующему Группы! — с пиететом и придыханием произнес штабной.

Да, Котов не мог назвать себя командиром корпуса… Потому что корпусное управление образовано не было. Более того, 163-я Стрелковая ему даже не была подчинена! Да что там. Она не была Котову и придана… Она его только поддерживала (понимающий штабные заморочки эту коллизию легко оценит)… И потому Котов с презрением ею вообще никак не управлял. В результате у нас был вовсе не корпус из двух дивизий, и не две дивизии, а дивизия и еще одна дивизия…

Вы понимаете, корпус не есть сумма силы двух дивизий, это сумма сил двух дивизий в квадрате! А у нас получился минус… Две системы снабжения, две системы линий связи… Да что там! И свою-то дивизию комдив сумел ИСКРОШИТЬ даже не на полки, а отдельные роты и батальоны, которые героически дрались сами по себе, как растопыренные пальцы. А белофинны били нас кулаком. Крепко сжатым кулаком.

— Знаете, Саня, а я с Вами пойду…, — подхватывая шинель, сказал я. — И не спорьте! Если бы Вас в политотдел вызывали, где у Вас свои, замполитовские дела, меня и не касающиеся, то вот Вам Бог, и скатертью дорожка…А Котов… короче, я с Вами!

— Очень обяжете…, — пролепетал Саня.

… В штабном жарко натопленном «международном» вагоне, который, надо полагать, раньше ходил как не в самой «Красной Стреле», за полированным столом сидел комдив, почему-то в полосатой матросской фуфайке (Её русские называют «тельняшкой». Очень эротично. Прим. Редактора) и командирской зимней фуражке.

Растопырив рыжие тараканьи усы, Котов грозно произнес:

— А-а-а, замполити-и-ик… Ты — то мне и нужен! Говорят, ты по фински малость понимаешь, а?

— Немножко понимаю. Я доцент факультета скандинавских языков…, — тихо ответил Саня. Вот это да! Я-то его за студента-старшекурсника принял…

— Ну, доцент, — усмехнулся Котов, — прочти, что тут написано, а? А то мы тут люди-то все простые, в гимназиях не обучались…

Саня взял со стола лист бумаги, внимательно его осмотрел:

— Написано по фински…

— От молодец, а? Выкрутился, доцент! А я-то, глупый, думал, что по китайски… Прочесть сможешь?

— А надо? — еще тише произнес замполит.

— Читай вслух! — по барски развалившись на диване, Котов откинулся на бархатную спинку. Предложить присесть нам он даже и не подумал…

— Да. Написано по фински. Но не финном, а скорее шведом. Причем человеком явно русскоязычным, который изучил финский язык уже в зрелом возрасте… Ну, сначала тут идут одни…э-э-э… диффамации…

— Чего идут? — удивился Котов.

— Ну, преамбула, нечто вроде: «Комдиву Котову, холощеному коту, аки лев рыкающему…»

— Читай суть! — сверкнул глазами Котов.

— Хорошо, читаю суть…Вот:

«Ты, тупая усатая… э-э-э… женский половой орган… не человек, а шаблон. Возьми нашего старорежимного сверхсрочнослужащего унтер-офицера — и это будет высший уровень твоего, Котов, военного и политического развития. Но между моим унтером и тобой, Котов, огромная разница! У старого унтера была сознательная любовь к Государю Императору, Царю — Батюшке, к России-Матушке, к Армии, своему Полку, такая же сознательная и деятельная любовь к своей роте, забота о людях своего взвода, была смелость, желание проявить инициативу и один только страх — не сплоховать бы! У тебя ничего этого нет, Котов. Ты какой-то автомат, а не человек, с вечной боязнью ответственности, с ограниченными казенными рамками мышления, с каким-то дико схоластическим понятием службы… Ты, как и все красные, боишься своих же подчиненных, вместо товарищества в вашей среде одни соревнования по доносам… Ты дурак, подлец и трус…»

— Хватит! — грозно распушив усы, взревел Котов. — Кто подписал?

— Подполковник Пааво Талвела, Оулу, 16 декабря 1939 года (Ничего не понимаю! В это самое время П. Талвела служил в Интендантстве, в Хельсинки… Или не в Интендантстве? Меня гложут смутные сомнения! Прим. Редактора).

— Ворвемся в Оулу, я этого мерзавца… его приведут ко мне, а я его ногой по морде, по морде! — сладострастно простонал комдив.

И они таки встретились, но не так, совсем не так…

… На станции, возле водокачки, трибунал судил бойца. Обвиняли красноармейца Горького в преступлении, предусмотренном пунктом «а» параграфа 14 статьи 193 УК…

— Гражданин обвиняемый, вам понятен смысл этой статьи? — грозно спросил председатель трибунала, пожилой военюрист второго ранга.

Красноармеец только печально покачал головой.

Председатель терпеливо пояснил:

— Ст.193 (14) УК РСФСР 1926 года гласит: «Противозаконное отчуждение, залог или передача в пользование выданных для временного или постоянного пользования предметов казенного обмундирования и снаряжения (промотание), умышленное уничтожение или повреждение этих предметов, равно нарушение правил их хранения, влечет за собой… короче, мало тебе, сынок, не покажется. Где твои сапоги?

Красноармеец только пожал плечами.

— Ты, рассукин сын, Присягу трудовому народу давал?

Красноармеец в ответ горестно вздохнул.

— Что Присяга говорит? «Всемерно беречь военное и народное имущество». Вот! Беречь! Эта обязанность относится, прежде всего, к имуществу, которое выдавалось военнослужащим во временное или постоянное пользовании при прохождении ими военной службы. Преступные отношения к этому имуществу образует специальный состав воинского преступления, предусмотренного данной статьей. Понятно?

— Про поезд я ничего не…

— Про какой поезд?! — грозно спросил военюрист.

— Ну, про состав…

— Ты что мне тут ваньку-то валяешь? Короче, учитывая военное положение, и то, что поезд… тьфу ты, состав… ладно. Могила готова?

— Погодите, товарищи…, — тихо и жалобно протянул политрук Саня. — Разрешите мне буквально два слова… Товарищ… Извините, гражданин красноармеец, ты что, струсил? Не хочешь в бой идти? Надеешься, что тебя босым в бой не пошлют?

— Товарищи…, — всхлипнул красноармеец, вытирая с лица злые слезы. — Да вы что, милые вы мои? Да что вы такое говорите-то? Самим-то не стыдно? Да я босиком пойду, мне-то что!

— А сапоги твои где? Пропил, что ли? — грозно сдвинул брови военюрист.