Полуночное танго - Наталья Калинина

Плетнев присвистнул и опустился на ступеньку.

— Выходит, Фролов слишком много знал. Может, даже сам был соучастником преступления. По логике вещей его следовало убрать.

— Ты говоришь об этом так отстраненно.

— Просто я рассуждаю логически и беспристрастно.

— Беспристрастно… Но ведь она живая душа. Человек. Какой бы она ни была, ей сейчас… страшно. И очень одиноко. А ее, как бешеную собаку, загнали. Я видела в детстве, как собаку бешеную гоняли. Все никак застрелить не могли, потому что вокруг были люди. Может, она и не бешеная была — кто знает? Она повалила в пыль мальчишку, потому что он у нее на дороге оказался. А люди на нее с вилами!..

— Может, сарай никто и не поджигал, — продолжал рассуждать Плетнев. — Фролов в летнице керосин держал, по бутылям разливал. Мог пьяный уронить папиросу.

— Мог… Ты думаешь, мог?

Во взгляде Лизы была мольба.

— Не знаю. Если хочешь, можем в райцентр к Ермакову съездить. Он наверняка какие-то подробности знает.

Саранцев вышел из дома бледный, словно пришибленный. За ним шла Марьяна. Простоволосая, в шлепанцах на босу ногу.

— Привет, Михалыч. — Саранцев вымученно улыбнулся и приложил руку к козырьку своей кепки. — Не вовремя ты к нам попал. Небось рассчитывал покой обрести, а вышло все наоборот. Хотя таким, как ты, оно даже интересней. Кино, да и только. Я, Лиза, и назад ее привезу — не волнуйся.

— Может, я Марьяну Фоминичну в райцентр подброшу? — вызвался Плетнев.

— Зачем зря машину по плохой дороге бить? Лучше Лизу стереги, как бы ее кто не… Ну, Фоминична, по коням…

— Марьяна и по сей день не разведена с Фроловым, — сказала Лиза, когда мотоцикл отъехал от калитки. — Ей и хата его останется, и все добро. Станет, как и я, домовладелицей. Господи, слово-то какое страшное. Хотя нет — спокойное, солидное… Если Люду поймают, ей… дадут вышку?

— Не думаю. Поди докажи, что Фролова она подожгла. Да скорей всего и не она это сделала. Так сказать, роковое стечение обстоятельств. А ты знаешь, Люда ведь из-под самого носа Ермакова ушла. Причем с деньгами — она в тот день в автолавке торговала и выручку, похоже, сдать не успела. Что же касается выстрела… Ну, тут все можно будет свалить на покойного Фролова: алкаш, забияка, с Ларисой Фоминичной в давнишней вражде. А потому Люду, возможно, будут судить только за хищение. Скорее всего дадут условно. И все, как говорится, возвратится на круги своя.

— Не возвратится. Марьяна не переживет процесса, всей этой жуткой грязи. Она и так последнее время на пределе живет, хоть и хорохорится. Я Марьяну не меньше матери люблю. Может, даже больше. Она, помню, побранит в детстве за шалости и тут же забудет — в макушку поцелует, к себе прижмет. А мама, если накажет, характер долго выдерживает. Только бы она простила Люду.

— Лиза, любимая, я хочу поговорить с тобой.

Плетнев спустился с крыльца. Лиза смотрела на него. Ее щеки были мокры от слез.

— Лиза, давай уедем отсюда. Вдвоем и навсегда. Прямо сейчас. Иначе…

Она плакала, опустив голову.

— Решайся, Лиза. Я сделаю все, чтобы ты не пожалела об этом. Ну же! Сейчас или никогда!

Она мотала головой и шмыгала носом, совсем как маленький ребенок.

— Сейчас это невозможно. Не могу я их бросить в такую минуту.

— Сейчас главное — мы с тобой. — Плетнев хотел обнять ее за плечи, но она увернулась. — Лиза, нам нельзя терять времени. Ни секунды. Мы и так уже много потеряли.

Он вдруг ощутил себя молодым, способным начать новую жизнь.

— Не могу, не могу… — повторяла Лиза. — Именно сейчас не могу только о себе думать. Ты прости меня…

— Глупенькая. Неужели они тут сами не разберутся? Тем более что ты совсем из другого теста сделана. Ты вырвалась, ввысь взлетела, а здесь все осталось так же, как сто лет назад. Согласен: рвать по-живому больно. Но если рвать, то лучше с ходу. Я не смогу без тебя, Лиза.

Она закрыла лицо руками.

— Я так долго ждала этих слов. Я говорила их себе, засыпая и просыпаясь. От твоего имени. А теперь они меня не радуют. Я их еще тысячу раз повторю, может, только тогда в них поверю. В них невозможно сразу поверить… Рвать, разорвать, оторвать… Тот, кто так поступит, тоже будет страдать. Еще сильней, чем те, с кем рвешь. С Людой начались сложности, когда ее родители расстались… Нет, примеров иного рода мне не приводи. Не верю я благополучным примерам. Это все внешнее благополучие. Я сыта по горло всем внешним… Твоя дочка меня возненавидит. А на мою долю и так с лихвой выпало ненависти. Но ты так сразу не уходи, ладно? Прости меня за это благоразумие. Я сама раньше презирала благоразумных. Не уходи…

* * *

— А я уже собрался к вам ехать, — услышал Плетнев в трубке веселый басок Чебакова. — Звоню, звоню, а вы все не отвечаете. У меня для вас — нечаянная радость. Не все же вам горевать. Человек, как выразился кто-то из наших классиков, для радостей на свет Божий рожден.

На другом конце провода послышался смех, потом в трубке раздался звонкий Аленин голос:

— Сереженька, мученик ты мой, как тебе живется в этом язычески лютом мире?

Он не сразу сумел ей ответить. Он не знал, что ей сказать. Но он был очень ей рад. И чувствовал невыразимое облегчение, только почему-то сердце защемило.

— Ты где? — наконец-то сообразил спросить он.

— Ровно за восемь километров от тебя. Но мне от этого не легче, чем в Дубултах: потрогать тебя не могу, а хочется. Ужасно хочется.

— Я сейчас приеду за тобой.

— Ну, если ты не слишком занят, — кокетливо сказала она. — Мне тут Иван Павлович свое ранчо предлагает. С видом на лесные угодья.

— Жди. Я мигом.

Он положил трубку, но вместо того, чтоб идти к машине, раздвинул на окне занавески и глянул на дом Царьковых. Ему казалось, что Лиза слышала их с Аленой разговор, шедший по этим низко нависшим проводам через их сад.

«Потрясающее у Алены чутье: зашел всего на минутку за сигаретами и чистой рубашкой. А может, это мое чутье сработало? — размышлял Плетнев по дороге в райцентр. — Некстати она. Или же, наоборот, — кстати?.. Черт побери, и голос такой юный, как пятнадцать лет назад, когда позвонила из симферопольского аэропорта с сообщением, что сбежала от родителей, которые насильно увезли ее в Ялту. Чуть не умер за те три часа, пока ждал ее…»

Ну а как же Лиза? Хрупкая, до смешного, нет, до трагичного наивная Лиза, чувствующая себя в ответе за все злодеяния в мире?..

«Но ведь она только что от меня отказалась, — Алена бы ни за что не отказалась. Для Алены я — центр мироздания. А Лиза… Лиза — подруга всем страждущим», — с неожиданной отчужденностью заключил Плетнев.