Обнаженная Маха - Винсенто Бласко Ибаньес

Покойница не умерла; она воскрешена его рукой, она смотрела на него со всех сторон. Куда он шел, куда возвращался — везде видел ее лицо; она приветствовала его чуть ли не у каждой двери, звала из глубины комнат.

В трех мастерских ждало его еще больше неожиданностей. Здесь было все, что он рисовал под наплывом вдохновения, только для себя, а не для продажи, и все это напоминало о покойнице. Картины, которые должны были поражать воображение гостей, были ниже, на уровне человеческого роста. Они стояли на мольбертах или висели на стенах между роскошной мебелью. А выше до самого потолка тянулись ряды старых этюдов, полотен без рам, давних и забытых картин; и с первого же взгляда Реновалес увидел, как из этой мешанины работ всплывает то самое загадочное лицо.

Привыкнув ко всему, что его окружало, он жил до сих пор, не поднимая глаз вверх, рассеянно скользя по стенам взглядом и ничего не видя, не всматриваясь в этих внешне непохожих женщин, смотревших на него с одинаковым выражением. Не раз приходила сюда вечером и графиня, привлеченная интимной атмосферой мастерской. Но даже персидская ширма, висевшая на стояках перед глубоким диваном, не могла скрыть любовников от грустных и зорких глаз, что, казалось, умножались на стенах под потолком!..

Чтобы заглушить в себе голос совести, он принялся считать картины, из которых смотрело привлекательное личико жены. Их было очень много: в них отразилась вся жизнь художника. Переводя взгляд на новую картину, он всегда старался вспомнить, где и когда нарисовал ее. В ту пору, когда жена еще была горячо им любима, он постоянно испытывал потребность и желание изображать на холсте то, чем любовался с глубокой нежностью и страстью. Впоследствии он стремился польстить ей, окутать ее ласковым обманом, убедить, что она — единственный предмет его художественного поклонения, и рисовал ее лишь туманно похожей на себя, окутывал ее черты, уже тронутые разрушительной печатью болезни, легкой дымкой идеальности. Жить — для него означало рисовать, и, как у большинства художников, натурой ему служили те, кто всегда был рядом с ним. Дочь забрала в свой новый дом кучу полотен: все картины, эскизы, рисунки и акварели, изображавшие ее и в том возрасте, когда она еще играла с котом, одевая его в тряпочки, словно в пеленки, и уже гордой девушкой, за которой ухаживали Сольдевилья и ее нынешний муж.

Мать же осталась дома, и вот теперь, после смерти, ее многоликий образ неожиданно окутал художника, как густой туман. Все даже незначительные события жизни становились для Реновалеса сюжетами картин и рисунков. Он вспоминал, как каждый раз радовался, когда видел жену в новом наряде. Цвет менял ее, и она становилась для него совсем другой женщиной; когда он взволнованно говорил ей об этом, жена воспринимала его слова как проявление восторга, а на самом деле это была только радость видеть перед собой новую натуру.

Вся жизнь Хосефины была воссоздана кистью мужа. На одном полотне она шла по лугу, в белом платье, мечтательная и рассеянная, как Офелия{59}; на другом — стояла в широкополой шляпке с перьями и вся в драгоценностях — похожая на богатую и самодовольную мещаночку. Черная ширма служила фоном ее декольтированного бюста с едва заметными черточками ключиц над кружевной кромкой и гордо выпученными персами, маленькими и округлыми, словно яблоки любви. Еще на другом полотне она была в блузке с короткими рукавами, в длинном, до земли, белом фартуке, нахмуренный лоб прорезала тоненькая морщинка озабоченности и усталости, и весь облик этой женщины свидетельствовал о том, что ей некогда заботиться о своей внешности. Нарисованный во времена, когда им жилось трудно, этот портрет был образом заботливой хозяйки, мужественной подруги, которая, не имея служанки, все делала сама, своими нежными руками, стремясь, чтобы художник ни в чем не знал недостатка на их печальном чердаке, чтобы его не одолевали мелкие неприятности, пока он прилагает отчаянные усилия, пытаясь пробить себе дорогу.

Этот портрет тронул Реновалеса и глубоко огорчил. Такую печаль человек чувствует, когда среди роскоши и достатка вдруг вспоминает, как тяжело ему когда-то жилось. Благодарность к верной подруге вновь разбудила в нем угрызения совести.

«О Хосефина! Бедная моя Хосефина».

Когда пришел Котонер, он увидел, что маэстро лежит внизу на диване, обхватив голову руками, будто спит. Старый художник попытался расшевелить друга, заговорив о вчерашней церемонии. Большой успех. Все газеты пишут о нем и о его речи, признают за ним настоящий литературный талант и утверждают, что в литературе он мог бы достичь не меньших высот, чем в живописи. Читал ли он об этом или нет?..

Реновалес в ответ лишь грустно взмахнул рукой. Выходя утром на прогулку, он пересмотрел газеты на столе, где лежала почта. Увидел свой портрет между узкими полосами речи, но читать восхваление не стал — отложил на потом. Все это мало его интересует. Он думает о другом... грустно ему.

На встревоженные расспросы Котонера, который подумал, что товарищ заболел, тихо сказал:

— Со мной все в порядке. Это просто меланхолия, скука от безделья. Хочу работать, а силы почему-то нет.

Неожиданно он замолчал и показал рукой на портреты Хосефины, будто бы они были новые, только что нарисованные им картины.

Котонер удивился... Ведь они здесь висят неизвестно с каких времен. Он что, впервые их видит?

Маэстро поделился с другом своим недавним открытием. Он жил среди этих портретов и вовсе не замечал их: только два часа назад разглядел, что они здесь.

— Ты немного не в себе, Мариано. Живешь, ничего вокруг себя не видя. Даже не знаешь, что Сольдевилья женился на очень богатой девушкой. Бедный парень знаешь как расстроился, что учитель не пришел к нему на свадьбу.

Реновалес пожал плечами. Что ему до всего этого? Наступило долгое молчание, маэстро был задумчивый и печальный. Вдруг он порывисто поднял голову.

— Что ты скажешь об этих портретах, Пепе? — встревоженно спросил он. — Это она? Я не ошибался, когда писал ее? Может, я видел ее не такой, какой она была в жизни?..

Котонер засмеялся. А действительно маэстро не в себе. Такое спрашивать! Ведь эти портреты — просто чудо, как и все остальное, что он рисует. Но Реновалес, охваченный сомнением, говорил о своем. Он же не о том спрашивает — он говорит о сходстве! Хочет знать, такая ли была Хосефина в жизни, как на этих рисунках!

— Точнехонько такая, — ответил старый художник. — Да твои портреты, мой друг, тем и поражают, что люди на них, как живые.

Котонер говорил уверенно, хотя в душе его шевелилось сомнение. Да, это Хосефина, но какая-то не совсем обычная, идеализированная. Черты лица ее, но они словно светятся внутренним светом, отчего кажутся более красивыми. Этот недостаток портретов Хосефины Котонер заметил давно, но молчал.

— А какой Хосефина тебе казалась? — продолжал маэстро. — Привлекательной ли она была? Нравилась тебе как женщина? Скажи мне, Пепе, откровенно... от души. Чудеса, да и только — но я не могу вспомнить, какой она была.

Котонер растерялся от этих расспросов и отвечал немного смущенно. Что это на него вдруг нашло? Хосефина была просто великолепна. Не жена — ангел, он всегда будет вспоминать ее с глубокой благодарностью. Он плакал по ней, как по родной матери, хотя она почти годилась ему в дочери. Ведь покойница так любила бедного богемного друга, так искренне заботилась о нем.

— Да я не об этом, — прервал его маэстро. — Я спрашиваю, какой Хосефина тебе казалась. Она действительно была красива?

— Да, мой друг, — решительно ответил Котонер. — Она была красивой... вернее, симпатичной. Только перед смертью немножко изменилась... Проклятущая болезнь. А вообще, она была ангелом.

Успокоенный этими словами, маэстро долго смотрел на свои произведения.

— Да, она была хороша, — сказал он, растягивая слова и не отводя взгляда от портретов. — Теперь я вижу это и понимаю. Какая странность, Пепе; кажется мне, я сегодня встретил Хосефину, вернувшись из путешествия. Забыв о ней за это время, я уже не помнил как следует ее лицо.

Наступила долгая пауза, а потом маэстро спросил у друга с тревогой в голосе:

— А как она относилась ко мне?.. Любила ли? Ты думаешь, это от любви она иногда вела себя... так странно?

На этот вопрос Котонер ответил сразу, не раздумывая.

— Любила ли она тебя!.. Ведь она тобой бредила, парень! Ни одного мужчины так не любили, как любила тебя Хосефина! Все, что было между вами, — это только ревность, от избытка чувств. Я знаю это лучше, чем кто-либо; таким друзьям, как я, что свободно заходят в дом, как домашние собаки, женщины имеют обыкновение доверяться во всем, рассказывают им такое, чего никогда не сказали бы мужу... Поверь мне, Мариано, никто никогда так тебя не будет любить. Раздражение и капризы — это были облака, которые быстро рассеиваются. Я уверен, ты уже и не помнишь о них. А любила она тебя всегда, это чувство никогда в ней не угасало. Можешь мне верить, я говорю правду; сам знаешь, тайн от меня Хосефина не имела, и я был единственным человеком, кого она могла терпеть в свои последние дни.