Параметры риска - Леонид Репин

А магазин был закрыт! На засове висел тяжелый амбарный замок. Внутри все оборвалось. Что, если сегодня его вообще не откроют? Впрочем, нет. Перерыв на обед. И нам оставалось только одно: опуститься на деревянные ступени и ждать. Что мы и сделали.

Зато потом… Мы купили хлеба — черного и белого. Две банки соевых бобов в томате. Двенадцать банок разных рыбных консервов. Четыре банки кофе со сгущенным молоком и четыре — простой сгущенки. И еще четыре — джема из инжира. Мы набрали разных круп, макарон, вермишели.

Продавщица решила, видимо, что покупаем впрок на всю геологическую партию, и потому не удивилась, когда мы попросили взвесить огромный кусок масла, какого прежде я никогда не видел и, как вскорости выяснилось, не едал; потом — килограмм сахара, печенье, конфеты и чай. Ну, и конечно, долгожданную соль! Уф… Кажется, все.

— А как все это понесем? — озадаченно спросил Коваленко.

Да, действительно… Мы накупили столько продуктов, что могли бы накормить не только геологическую партию, но и какое-нибудь воинское подразделение, только что принявшее пополнение из новобранцев.

У нас был с собой рюкзачок, с которым прилетели из Москвы в Красноярск, но в нем, по предварительному расчету, могло поместиться не более половины. И все-таки мы набили его до отказа, а остальное рассовали по карманам и взяли в руки, завернув в бумагу.

Когда я попробовал рюкзак приподнять, лямки его затрещали, а сам он остался лежать без движения. Тогда Толя, поднатужившись, поднял рюкзак и помог мне надеть его лямки. После этого тронулись в путь. Наверное, мы были похожи на Али-Бабу, возвращавшегося из пещеры с сокровищами. А по дороге ели печенье.

И какое же пиршество мы учинили на нашей последней стоянке! Это была настоящая оргия. Леша попробовал было нас урезонить, но сделал он это столь робко и неуверенно, что нам с Толей не составило труда поразить его наповал своим аргументом: а почему, собственно, мы должны себя ограничивать?

Да, мы голодали семнадцать дней, но это было неполное голодание! Каждый день мы хоть понемногу, но ели, и желудки наши работали. И он не только как доктор, но и как полноправный член экспедиции не может это не знать по себе.

После мучительных профессиональных раздумий, длившихся секунды полторы или, может быть, две, доктор решительно сдался.

И мы набросились. Мы отрезали толстый слой белоснежного масла и клали его на изумительно пахнущий кусок черного хлеба. Потом мы ели ложками рыбу в томате, а после снова принимались за хлеб с маслом, нагрузив ломоть невероятным количеством джема. А покончив с ним, вновь накидывались на рыбу в томате.

"Заморив червячка", мы попили настоящего чая, а я высосал больше половины банки сгущенки, как и мечтал.

После обеда мы пришли к единодушному мнению, что так в тайге вполне можно жить. И мы еще на день остались здесь, потому что было бы безумием тащить все продукты с собой.

А к вечеру принимали гостей. На дым от костра явился молодой парень-пастух с двумя большими собаками. Он сообщил несколько заинтересовавших нас новостей: в реке, по которой мы шли, оказывается, обитают одни пескари. И брать их надо исключительно на короеда. Где же брать короеда, он не сказал. А в Енисее полно тайменя, только его надо с лодки ловить. И, кроме того, в этих местах за неделю до нас, объявился медведь, задрал корову и утащил ее в лес. Он выел у коровы язык и вымя, после чего ее закопал — видимо, собираясь вернуться.

Покидая последнюю стоянку в тайге, мы оставили почти все, чем обладали. Пленка наша, с прожженными во многих местах дырами, была прочно натянута на крепкие колья и долго еще наверняка простоит. И оба котелка оставили тоже — как знать, может, кому-нибудь и сгодятся… В тайге есть обычай: на заимке держать что-нибудь для других. Ну а нам, кроме этого добра, оставить ведь и нечего.

Часа через четыре пути мы вошли в тот самый поселок, из которого вышли, как мне показалось, бесконечно давно. Мы вернулись в него точно с противоположной стороны.

Судя по всему, наше появление прошло для всех незамеченным: поселок был очень большой, люди занимались своими делами, а одеты мы были так, что интереса да вызывали ни в ком. Разве только в столовой. Кассир я буфетчица долго шептались, глядя на нас. Подозреваю, что со дня основания этой столовой вряд ли за один присест кто-нибудь съедал столько же, сколько собирались съесть мы.

Мы прожили в тайге трудное, но и счастливое время. Тайга подарила нам дни, которые мы, несомненно, никогда не забудем. Еще и еще раз мы спокойно взглянули на самих себя со стороны и даже в глубь своего «я» заглянули. У нас было время о многом подумать и кое-что переоценить.

Вышли мы из тайги обновленные, хочется даже сказать — очищенные. От чего? От тех волнений, которые ежедневно поставляет нам жизнь. А может быть, и еще от чего-то наносного…

Ели мы в тайге то, что смогли в ней найти. Ее земля была нам постелью. А ее звездное небо служило нам пологом. Впрочем, почему только звездное? Каждую ночь, ложась спать, я невольно ощущал себя где-то между небом и землей. Странное это было чувство. Пусть до звезд далеко, но и земля, казалось, обреталась где-то за нами…

Мы были одиноки все это время. Насколько могут

быть одиноки три человека, затерянные в дремучем лесу! Не знаю, как мои товарищи, но я очень часто физически ощущал свое одиночество, даже и не думая о том, что на многие километры вокруг нет ни одного, не считая нас самих, человека. Только в горах, в пустыне и в море можно испытать еще такое же одиночество.

Я думал не раз: нам-то еще хорошо — нас трое. А как же тяжело остаться в тайге одному, имея в руках только то, что было у нас! Что ж из того, что мы не всегда сразу находили общий язык и временами чувствовали, что друг от друга устали? Зато сколько раз каждый нас ощущал поддержку товарища!

Что я раньше знал о тайге? Очень немного, хотя приходилось и прежде бывать в ней. Само слово «тайга» означало для меня только одно: грозный лес. Бескрайний, жестокий и молчаливый. Грозный.

Теперь же я научился лучше ее понимать. Я теперь знаю, что можно заставить ее сменить гнев на милое если со знанием и со спокойной уверенностью Bocпринимать то, что она предлагает.

Да, верно, тайга молчалива, сурова. Она может приют, накормить, но она же может и бесследно поглотить человека. Она снисходительна к тем, кто верит, кто понимает ее или, по крайней мере, хочет понять. И она же оборачивается безжалостной к тем, кто бон ее, кто не в состоянии — от страха или по безрассудству — оценить ее грозную силу.

Мы полюбили тайгу. И если бы кто-то спросил "Пошел бы ты снова на эти холодные, бессонные ночи, на эти несоленые грибы, вид которых вызывал у нас вращение, пошел бы снова на это, зная, насколько все тяжело?"