Возвышающий обман - Андрей Кончаловский

С «Поездом-беглецом» я набрал свою высоту, и мне казалось, что карьера уже сделана. Я был воспитан по-советски: сделал карьеру, значит, на всю жизнь.

Возвышающий самообман, иллюзия — то, что ты добился успеха и отныне уже навсегда ТАМ! Горькое заблуждение! Вот почему американские звезды постоянно в паранойе. В любую секунду может обрушиться их звездный статус. Только уж очень утвердившиеся, прочно завоевавшие себе место звезды могут не опасаться за свое положение и даже временами позволить себе провал.

После «Поезда-беглеца» все дороги были для меня открыты. Я мог бы делать все, что хочу. Первой моей глупостью был эксклюзивный контракт с «Кэнноном». Голан и Глобус почувствовали во мне многообещающего режиссера, способного на большую карьеру в Голливуде.

Я не мог понять, почему карьера не складывается. Не складывалась, потому что я делал авторские картины и потому что «Кэннон» не умел их прокатывать. Я попал в цейтнот. Следующая картина тоже провалились в прокате. Это были «Стыдливые люди».

«Стыдливые люди»

Трудно описать эмоции, испытанные мной, когда в самолете я получил от Менахема Голана салфеточку, на которой было написано, что я миллионер.

Это был 1985 год. Советский режиссер — и вдруг миллионер. Пять лет назад я еще бегал через Круазетт, когда меня манил пальчиком Ермаш, покупал из-под полы валюту по четыре рубля за доллар, и вдруг!.. Ощущение неизведанное...

Заключив этот контракт, вдобавок еще снимая рекламу, я почувствовал себя очень уверенно. Даже слишком. Купил квартиру в Париже, дом в Лос-Анджелесе, купил права на американский римейк фильма Элио Петри «Следствие по делу гражданина вне всяких подозрений». Сценарий мы договорились писать с Полом Шредером. Это живой классик. Им написаны сценарии «Последнего искушения Христа», «Таксиста», «Разъяренного быка» — практически всех лучших картин Скорсезе.

Я вернулся из Лондона, окончив «Дуэт для солиста», начал готовить «Стыдливых людей». Их я задумал еще в Сибири. Монтируя «Сибириаду», подумал, как интересно было бы столкнуть две семьи: одна основана на принципах свободы, другая — на долге и любви.

Сценарий «Стыдливых людей» мы писали с очень милой сценаристкой Марджори Давид, вместе поехали искать место, куда можно перенести действие сценария. Героиней первого варианта была норвежская мать; она с дочерью едет отдыхать в Грецию и там встречает другую семью, греческую. Потом решили снимать в Америке — надо было найти место, где могла бы возникнуть полярность психологий, изначально заложенная в конфликте. Ясно, что одна героиня должна быть из Нью-Йорка, но куда ей поехать, чтобы столкнуться с отсталым уголком мира, с иными человеческими взаимоотношениями?

Наиболее подходящим для этого местом, где еще царят патриархальные нравы, нам показалась Луизиана, юг Америки. С XVI века Луизиана была французской колонией в Штатах, пристанищем всякого сброда — бандитов, пиратов, беглых каторжников. Все выброшенные Францией искатели свободы селились там. Там они создали свою, ни на что не похожую культуру.

Болота, аллигаторы. Идет старик, тащит через плечо за хвост аллигатора. Такие вот картинки можно увидеть из окна машины. Особая психология. Порцию раков в луизианском ресторане накладывают в тарелку выше головы. Во всем безумство юга. Жара. Все влажные. Чувственность обострена. Блюз. Диксиленд. Французский квартал Нью-Орлеана — это те места, где Теннесси Уильямс писал «Трамвай „Желание“. Мне очень хотелось передать это ощущение в картине. Но по философии это было во многом продолжение „Сибириады“: в мире луизианских лесов и болот разлит такой же пантеизм, метафизика природы, человек так же ощущает себя лишь частицей этого мира.

Взаимоотношения двух семей в «Стыдливых людях» — это, грубо говоря, метафора двух государственных устройств — России и Америки. Нью-Йоркская семья — модель США, где члены семьи друг друга уважают, но не любят. А семья из Луизианы — модель России, где люди друг друга не уважают, но любят и ненавидят. Луизианская семья имела своего Сталина — отца, который то ли умер, то ли жив — призрак его витает над болотами. В этой семье были свои диссиденты, своя Чехословакия, свое подавление восстания. Все как в социалистическом лагере.

В «Стыдливых людях» меня занимала проблема дуализма любви и свободы. Как они соотносятся? Я начал сомневаться в том, что можно любить и быть свободным. А если свобода без любви или любовь без свободы, тогда что лучше? У каждого свой выбор, но каждый должен понимать, чем он жертвует.

Я делал картину о взаимоотношениях, принятых в разных культурах, о необходимости взаимной терпимости. Демократия — это прежде всего терпимость. Терпимость, думаю, чуждое России понятие. Терпение — да! Терпимость — нет...

Задумайтесь: почему в России объект нетерпимости меняется, но нетерпимость остается? Не потому ли, что интенсивность чувств в нации превалирует над подходом рассудочным?

Это относится и к искусству. Оно у нас тоже иное. Обратим внимание на сам корень иноязычного слова «беллетристика». Бель леттр — красивые буквы. Русская словесность заботилась об ином — о чувстве. Танеев не зря говорил, что русская песня тянется, как тропа в поле. Формы нет, одно чувство. А взять песню немецкую или французскую: там ритм подчиняет все. Конечно, и русские песни не лишены ритма, но в России форме всегда отводилось второе место, первой заботой была сущность. Разные нации — разные ментальности. Они проявляются во всем: в отношениях между детьми и родителями, между мужчиной и женщиной.

Цивилизация и культура — не одно и то же. Цивилизация строится на приоритете прав, культура — обязанностей. Скажем, в культуре китайской или японской, еврейской или арабской человеку предписывается великое множество ритуалов, обязанностей, имеющих силу закона, требующих неукоснительного исполнения, не считающихся с личными правами. Но и внутри этой культуры человек тоже может быть свободен.

В «Стыдливых людях» я и старался задуматься о конфликте между свободой и обязанностью, между любовью и уважением, между правами человека и теми обязанностями, которые накладывает на него культура. Бывает, человек пытается освободиться от обязанностей и не может, а случается и наоборот: человек страдает от свободы, хочет и не может обрести обязанности, готов отказаться от свободы, чтобы узнать любовь.

Полкартины происходит в болоте. На воде очень трудно снимать. Пока поставишь свет, кадр, все уже уплыло, все поменялось — с ума сходишь.

У меня снимались две замечательные актрисы: Джил Клейбург и Барбара Хершей. Барбара была очень красива, очень хорошо сыграла в картине Пола Кауфмана «Подходящая команда» — о летчиках-испытателях, в «Двойнике».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});