Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит

этим установленным фактом различия в рамках буддизма – не более чем разновидности транспортных средств, которыми пользуется человек, или этапы, которые он проходит во время путешествия.

Что же это за этапы?

Пока мы находимся на первом из берегов, наше местоположение оказывает влияние на окружающий нас мир. Почва у нас под ногами тверда и надежна. Награды и разочарования социальной жизни ярки и убедительны. А противоположный берег едва виден, и от него наши действия никак не зависят.

Однако если что-нибудь побудит нас посмотреть, какой он, другой берег, мы можем принять решение о переправе. Если мы склонны к независимости, вполне возможно, мы решим сделать это самостоятельно. В этом случае мы – тхеравадины; мы следуем замыслу Будды о крепком судне, но свое судно строим сами. Однако большинству недостает и времени, и способностей для такого масштабного предприятия. И мы, махаянисты, идем по берегу туда, где ожидает уже готовый паром. Там, на месте посадки, где на борт поднимается группа искателей, ощущается атмосфера взбудораженности. Внимание приковано к дальнему берегу, все еще туманному, однако путешественники по-прежнему остаются жителями сугубо ближнего берега реки.

Паром отчаливает и плывет по реке. Берег, который мы оставляем позади, теряет свою реальность. Магазины, улицы, похожие на муравьев фигурки людей сливаются воедино, все менее крепко держат нас. Между тем берег, к которому мы приближаемся, тоже пока не в фокусе; он кажется почти таким же далеким, как раньше. Во время переправы есть период, когда единственной осязаемой реальностью оказывается вода с ее коварными течениями и судно, которое упорно, но рискованно борется с ними. Вот он, момент для трех клятв буддизма: «Я ищу прибежища в Будде» – в том факте, что некий путешественник прошел тот же путь и доказал нам, что в этом можно преуспеть. «Я ищу прибежища в дхарме» – то есть в транспортном средстве, том самом судне, которому мы вверяем нашу жизнь, убежденные, что оно пригодно для плавания. «Я ищу прибежища в сангхе» – то есть в общине, в команде, управляющей судном, которой мы доверяем. Мирские берега остались позади. Пока наша нога не ступит на дальний берег, все перечисленное – единственное, на что мы можем уповать.

Дальний берег постепенно приближается, становится реальным. Судно вздрагивает, ткнувшись в песок, мы выходим на твердую почву. Земля, которая раньше была туманной и нереальной, как сновидение, теперь является фактом. А берег, который мы покинули, ранее такой реальный и осязаемый, – теперь лишь тонкая горизонтальная линия, видимое пятно, воспоминание без ощутимого подкрепления.

Нетерпеливо стремясь исследовать наше новое окружение, мы тем не менее не забываем благодарить прекрасное судно и команду, которые благополучно доставили нас на землю, обещающую удовлетворение. Но вряд ли мы проявим благодарность, если станем настаивать на том, чтобы забрать с собой судно, углубляясь в лес. «Мудр ли тот, – вопрошал Будда, – кто из благодарности к плоту, который перевез его невредимым через реку, продолжал бы цепляться за этот плот и на другом берегу, взвалил его на спину и двинулся дальше вместе с этим грузом? Разве не мудр тот, кто оставил бы плот, ныне бесполезный, у берега реки, и зашагал дальше, не оглядываясь? Разве это не просто орудие, которое надлежит выбросить и забыть сразу после того, как оно послужит цели, для которой было изготовлено? Так и судно учения следует выбросить и забыть сразу же по достижении другого берега Просветления»[114].

И здесь мы обращаемся к сутрам Праджняпарамиты, или «Совершенства мудрости», повсеместно признанным вершиной буддистских текстов. Пять священных заповедей и Восьмеричный путь; такие технические термины, как дуккха, карма, нирвана; религиозная община и личность самого Будды – все они жизненно важны для индивида в процессе переправы. Для тех же, кто уже переправился, они утрачивают значимость. Более того, для путника, который не только достиг берега обетованного, но и продолжает удаляться от него по суше, наступает момент, когда из вида скрывается не только плот, но и сама река. Что предстает перед таким человеком, когда он оборачивается взглянуть на оставленную позади землю? Какой может предстать эта земля тому, кто пересек линию горизонта, за которой исчезла река, отделяющая один берег от другого? Взглянув, он видит, что другого берега нет. И реки, разделяющей берега, – тоже. Нет ни парома, ни паромщика. Все перечисленное не относится к новому миру.

До переправы через реку два берега, человеческий и божественный, должны были выглядеть отличающимися один от другого, разными, как жизнь и смерть, как день и ночь. Но как только переправа состоялась, никакой дихотомии не остается. Владения богов не являются неким определенным местом. Это там находится путник, и если его местонахождение оказывается в этом мире, преобразуется сам мир. Именно в этом смысле следует воспринимать заявления «Совершенства мудрости» о том, что «наша мирская жизнь – деятельность самой Нирваны; между ними не существует ни малейшего отличия»[115]. Приведенный самоанализом в состояние, описываемое в его позитивном проявлении как нирвана, а в негативном – как пустота, поскольку она превосходит все формы, «вошедший в поток» находит в самом мире ту же самую пустоту, которую обнаружил внутри. «Форма есть пустота, пустота есть форма. Пустота не отличается от формы, форма не отличается от пустоты». Разделение между принятием и отторжением, бывшее помехой, утихает, каждый момент утвержден таким, каким он действительно является. Это космическая сеть Индры, пересечения нитей которой усеяны драгоценными камнями. Каждый камень отражает остальные – вместе со всеми отражениями в остальных. В таком видении категории добра и зла исчезают. «То, что есть грех, есть также Мудрость», – читаем мы, и вновь: «Сфера Становления есть Нирвана».

Земля, на которой стоим, —

обещанная земля Лотоса,

И вот это самое тело —

тело Будды[116].

Этот новообретенный берег проливает свет на обет бодхисатвы не входить в нирвану, «пока всякая травинка не достигнет просветления». Поскольку трава продолжает прорастать, значит ли это, что бодхисатве никогда не быть просветленным? Не совсем. Скорее, это означает, что он (или она) возвысились до такой точки, где различие между периодом времени и вечностью утратило силу. Это различие, выявленное рациональным умом, растворяется в подобном грому и молнии озарении, уничтожающем противоположности. Время и вечность теперь – два проявления одного и того же эмпирического целого, две стороны одной и той же монеты. «Жемчужина вечности – в лотосе рождения и смерти».

С точки зрения обычного мирского разума всегда должно оставаться расхождение между этим наивысшим озарением и житейским благоразумием. Однако не следует удивляться