Щепки плахи, осколки секиры. Губитель максаров - Юрий Брайдер

Деревня жила своими заботами, хотя и до нее доходили слухи, что то в одном, то в другом месте земля из матушки-кормилицы превращается в разъяренного зверя, пожирающего своих детей вместе со всем их движимым и недвижимым имуществом. Впрочем, большинство народа, в особенности еще не достигшая брачного возраста молодежь, к этим историям относилось примерно так же, как и к бабушкиным сказкам о царе Горохе, Змее Горыныче, Василисе Прекрасной, добром дедушке Ленине, каком-то там волшебном «электричестве», о летающих по небу самолетах и легендарном «ясном солнышке», которое себе вообще никто не мог толком представить.

Чужаков деревня не принимала, за исключением разве что детей-сирот, баб в соку, обещавших впоследствии родить ребеночка, да мастеровых редких специальностей: кузнецов, сапожников, шорников. Гостей тоже не очень-то привечали, особенно с тех пор, как табор бродяг, которым позволено было переночевать в заброшенном амбаре, спалили вместе с собой и этот амбар, и несколько тонн общественного сена.

Именно поэтому так велико было общее удивление, когда в деревню вдруг заявилась целая орава незнакомой публики. По этому случаю даже объявлен был выходной, хотя наступило самое горячее время обмолота.

Всех деревенских жителей собрали на выгоне (ни под одну крышу такая прорва народа вместиться не могла). Последний подобный случай не припомнили даже старики, до этого не раз болтавшие о маевках, манифестациях и митингах. Перед ними попеременно выступали разные люди: сначала местный инвалид в камуфляже, потом культурный человек с веревкой на шее («с галстуком», — сообразила Верка), а уж в заключение — некто с рогами на голове («Аггел!» — ахнули все).

Люди, давно отвыкшие концентрировать внимание на чем-то ином, кроме конкретных просьб или приказов, смысл обращенных к ним речей уяснили не очень четко, однако смутно помнили, что говорилось о патриотизме, национальном согласии, общей нравственной позиции кузнеца и плотника («Каина и Христа», — догадался Цыпф), необходимости дать отпор зарвавшимся инородцам и об упразднении какого-то позорного трактата («Талашевского 2», — определил Зяблик). Естественно, что встал вопрос о замене обезличенной власти ежедневно сменяемых старост на власть «всенародно избранного вожака». Вожаком деревни почему-то избрали никому не известного пришлого мужика, не имевшего даже веревки на шее, не говоря уже о рогах.

Наивно полагая, что все происходящее к ним никакого отношения не имеет, собравшиеся дружно аплодировали вслед за ветеранами, а когда те стали голосовать за какую-то малопонятную «резолюцию», незамедлительно подняли руки.

Но едва только попойка (а потом и опохмелка), устроенная вновь избранной властью в честь дорогих гостей, закончилась и те отбыли восвояси, внезапно выяснилось, что среди годных к ношению оружия мужчин будет брошен жребий с целью формирования воинских подразделений, способных отстоять интересы «здравомыслящей части населения Отчины».

В жеребьевке участвовало не меньше сотни человек, но повезло, в кавычках, именно этой десятке. Впрочем, они на свою судьбу особо не роптали. На границе с Кастилией пока царил мир, а граница с Трехградьем таковой уже вообще не считалась, поскольку вся эта страна числилась союзной территорией. Ходили, правда, слухи о каких-то анархистах, громивших новую власть по всей Отчине, но сюда, слава Богу, эта беда еще не докатилась.

Кормили здесь гораздо сытнее, а главное — разнообразнее, чем в родной деревне, где картошка с кислой капустой уже считались деликатесами. На самоволки командование смотрело сквозь пальцы, и негласный обет целомудрия, соблюдавшийся в деревне (попробуй не соблюди его, когда у каждой девчонки, кроме отца-головореза, имелась целая куча родни), был давно нарушен всеми гвардейцами, не имевшими к этому делу противопоказаний.

Их командир, вояка грозный, но мужик невредный, накануне отбыл в Талашевск за боеприпасами и дополнительными инструкциями. Его обязанности временно исполнял тот самый сбежавший парнишка, благодаря самообладанию и расторопности которого Левка Цыпф сохранил свою драгоценную жизнь.

Никакой другой информации, способной прояснить нынешнее положение в Отчине, рекруты сообщить не могли. Уже потом, когда они были допущены к котлу с кашей, у одного вдруг прояснилась память.

— Перед тем как чужие приезжали, у нас в деревне сразу трое человек накрылось, — сообщил он, ревниво косясь на своих приятелей, энергично орудовавших ложками, — Семен Учитель в старый колодец упал, дед Липкин в сарае повесился, а один мой свояк, дядя Миша, зарезался. Сначала в сердце себе два раза косой пырнул, а потом горло перерезал.

— Горло? Сам себе? — удивился Смыков.

— Что тут такого странного, — ухмыльнулся Зяблик. — Я про одного самоубийцу слышал, который нанес себе тридцать семь смертельных ран, причем некоторые даже в спину… А чем твой свояк занимался?

— Как все… Пахал, сеял, за скотиной ходил. А раньше воевал… Языки знал… Говорят, с чужеродцами дружбу водил…

— Картина ясная, — Зяблик переглянулся со Смыковым. — От несогласных заранее избавились… Тут решительная рука чувствуется.

— Похоже на то, что аггелы столковались с какой-то влиятельной, но, так сказать, менее одиозной группировкой и сейчас устанавливают по всей Отчине свою власть, — резюмировал Цыпф.

— Или уже установили, — добавил Смыков.

— Если нас кто и погубит, так это вот такие сиволапые, — Зяблик зло глянул на рекрутов, уже облизывающих свои ложки. — Дальше своей борозды ничего не видят и, кроме как о своем навозе, ни о чем знать не хотят. Богоносцы зачуханные! Моя хата, как говорится, с краю… Их любая власть устраивает, хоть Божеская, хоть дьявольская… Потом, правда, спохватятся, когда жареный петух в жопу клюнет, да поздно будет…

— Вы, братец мой, лучше скажите, что нам с этими любителями щей и каши делать? — Смыков кивнул на притихших рекрутов.

— Пусть валят на все четыре стороны… Толку от них… Кстати! — В голову Зяблика вдруг пришла какая-то интересная мысль. — Когда ваш командир обещал вернуться?

— Да уж пора бы… — Парни пожимали плечами и недоуменно переглядывались.

— Надолго он никогда не отлучается.

— А на чем он в Талашевск отправился? Ведь не пешком же?

— Не-е… У него самоходная машина есть… И на керосине работает, и на самогоне… Быстрее любой лошади бегает.

— Что ж вы сразу не сказали, оболтусы!

— Вы ведь не спрашивали… — сразу приуныли запуганные рекруты.

— Машина это как раз то, что нам надо, — задумчиво произнес Цыпф. — Да и со свежими инструкциями новой власти не мешало бы ознакомиться… Не подождать ли возвращения командира?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});