Покаяние - Элоиса Диас

двоих и что посреди пути у него не случится еще одна паническая атака. А отправиться за подмогой в одиночку – значит оставить его одного; а как дальше пойдет демонстрация, неизвестно. Она бы и сейчас смела Соролью, не будь Хоакина рядом. Тупик. И это еще слабо сказано. Полная ж… погодите-ка.

Альсада достал из кармана брюк телефон. Слава богу. Ну-ка, посмотрим. Можно позвонить Пауле – именно так он и поступал в трудные минуты. Вот только из дома она им ничем не поможет, а до центра города ей не добраться. Так зачем ее тревожить? Нет. Пусть остается в неведении, во всяком случае, пока он не составит план. Мне нужен… Кто-нибудь крепкий, молодой и настолько политически неравнодушный, чтобы сегодня выйти на улицу. Или попросту изнывающий от скуки. Вот только в списке контактов Альсады никто под это описание не подходил – большинство друзей и знакомых либо уже вышли на пенсию, либо собирались, как и он сам; наверняка все они сейчас сидят дома и попивают мате, ни капельки не интересуясь новостями. И тут его осенило: Эстратико!

Невнятные крики вдалеке. В паре шагов от Альсады какой-то мужчина поднял над толпой радиоприемник.

– Внимание! – крикнул он, прибавляя громкость.

А это, случайно, не тот незнакомец, который ему помог? Инспектор был в сомнениях. По радио передавали репортажи о демонстрациях в других частях города. В Палермо, Бельграно, Альмагро, Кабальито, даже в Боэдо и в Вилья-Креспо жители высыпали на улицы, чтобы протестовать против военного положения. Альсада вытянул шею и напряг слух, и тут сообщили о столкновениях у Каса-Росада. Ну конечно. Полицейским отдали приказ разогнать протестующих на площади Мая – возможно, именно это решение станет последним в череде провальных затей правительства, – но они столкнулись с ожесточенным сопротивлением. Толпа взревела, услышав весть о десятках раненых. Остается надеяться, что накал скоро спадет. С обеих сторон. Больше не хочется слышать этот звук, звук удара дубинки по телу.

Да, пожалуй, с учетом обстоятельств Эстратико – лучший вариант. Хотя и тут есть свои минусы. Звонить подчиненному посреди ночи и просить о личной услуге? После такого Альсада по меньшей мере будет перед ним в долгу. А с другой стороны, что такого страшного может стребовать с него полицейский? Инспектор ведь сумел свыкнуться и с куда более пугающей угрозой – обязанностью оказать ответную услугу Вукичу, гильотиной висящей над ним вот уже двадцать лет. Хоакина останавливало другое: необходимость посвятить Эстратико в подробности своей личной жизни. Он глубоко вздохнул. Эстратико придется держать язык за зубами. А какие еще варианты? Он взглянул на правую ладонь. Стоило сосредоточиться, и он, даже спустя столько лет, ощутил в ней покалывание, как в тот день, когда он ударил Галанте. Альсада поймал себя на злорадстве и поспешил его заглушить. Эстратико не похож на домоседа. Если повезет, он тоже окажется в центре. Может, даже совсем близко. Сейчас все выясним.

– Кому ты звонил? – спросил Соролья, пытаясь подняться.

– Останься тут, хорошо? – Слова инспектора прозвучали как приказ, а не как просьба.

– Не тете Пауле, надеюсь, – предположил племянник, по-прежнему сидя на земле.

– А как, по-твоему, нам с ней удается сохранять брак вот уже сорок два года? – Альсада выдержал паузу. – Я звонил Эстратико.

– Кому?

– Он работает у нас в отделении.

– Он где-то поблизости?

– Пока нет. Обещал быть через двадцать минут. Посмотрим, как у него это получится. – Вдруг спохватившись, он поспешил успокоить Соролью: – Не волнуйся. Раз он обещал появиться, то слово сдержит. Все будет хорошо.

Встав к племяннику спиной, точно прилежный сторожевой пес – вот в кого превратила его работа, – Альсада внимательно вгляделся в толпу, пытаясь угадать, что произойдет дальше. Всего пару минут назад она еще тянулась в сторону площади, теперь же намертво встала.

– Все будет хорошо, – повторил Альсада, на этот раз скорее себе, чем Соролье. Но все равно обернулся удостовериться, что племянник его услышал, – и случайно поймал его взгляд. Точно так же, с тем же кромешным недоверием, Соролья смотрел на него двадцать лет назад, в то утро, когда перебрался к ним в дом. Смутившись, Альсада отвернулся. Все будет хорошо, вот только у Сорольи все равно продолжатся «эпизоды». Именно так психотерапевт посоветовал называть панические атаки, которые случались каждую неделю, как по расписанию. Альсаде это не понравилось: «Мне кажется, стоит называть вещи своими именами. Какой смысл лгать? Мальчику ведь надо принимать лекарства, и все в таком духе. Он и так понимает, что происходит». На что Паула ответила, едва подняв голову: «Ты уверен, что из всех людей на земле именно тебе стоит требовать тотальной честности?»

Если бы только Соролья не так боялся темноты! Его ночник, конечно, приходился очень кстати, когда Альсада сонно брел в туалет посреди ночи, зато и напоминал обо всем том, что у них отняла тьма. Если бы мальчишка не поднимал крик, едва завидев соседского кота. Если бы мог составить Альсаде компанию в субботних походах в кино на военные фильмы. Все было бы хорошо, если бы мальчика не оторвали от родительского дома. Если бы его родители по-прежнему были живы. Если бы они не исчезли. С чего вообще так настаивать на этой дикой формулировке? Никто давно не лелеет надежду, что однажды они вернутся. Если бы их не убили – вот так было бы точнее. Причем не просто убили, а навсегда стерли из людской памяти. Точно их никогда не существовало. Когда уже вещи и впрямь начнут называть своими именами? И все же права Паула: в этой игре ему не победить. У Альсады потемнело в глазах.

– ¡El pueblo unido, jamás sera vencido! – скандировала толпа.

Что это, очередной прилипчивый слоган или точная формулировка? Неужели граждане, объединившись, в самом деле способны добиться политических перемен? Думать об этом Альсаде не хотелось. Потому что напрашивался вывод: его поколение могло положить конец диктатуре еще в далеком 1976-м, если бы так же вышло на улицы. Почему же они тогда не протестовали? Разумеется, были Madres с их пикетами. Но они быстро примелькались и превратились в очередную аргентинскую экзотику, бледное свидетельство несмываемого национального позора.

Почему так случилось именно с их семьей? Мог ли и Альсада посещать те собрания? Нет, ни за что, если хотел уберечь родных. Что бы он мог сделать иначе? Предупредить Хорхе Родольфо? Так ведь предупреждал – Альсада каждый раз напоминал себе об этом, когда просыпался от кошмаров. Предупреждать почаще? Куда уж чаще! Но сколько бы он ни пытался себя успокоить, чувство вины не отступало. Облегчение приносила лишь мысль о том, что Хорхе, упрямый как осел,