В порыве страсти - Розалин Майлз

Но Джон слушал, не сводя с матери потемневших взволнованных глаз. Она устало продолжила:

– Но я отказала ему. Что бы тебе ни померещилось, что бы ты ни заподозрил, непозволительное свидание или тайную встречу среди дня, на самом деле мы прощались. Когда я вчера поговорила об этом с тобой, узнала твое мнение, то поняла, что у нас с Чарльзом ничего уже не может быть. – Элен глубоко вздохнула. – Так что я сделала то, чего ты от меня хотел, будь ты трижды счастлив! Я уже отказала ему. Он уедет, как только сможет, и мы никогда больше не увидимся, ну что, доволен?

Джону стало безумно стыдно за свою несдержанность, за то, что подозревал мать. Он не знал, куда девать глаза.

– Да, – еле слышно прошептал он.

Ее сердце, все ее существо истекало кровью, словно невидимый убийца перерезал ей вены. Кто им был – Джон или Чарльз? Думай о Джоне, приказала Элен себе, сейчас важен только он, ради него ты терпишь эти муки!

– Слушай, забудь обо мне, – сердито обратилась она к сыну. – Думай о себе, у тебя выбор больше, чем ты считаешь.

– Выбор? Какой выбор?

– Ты знаешь, что я всегда хотела, чтобы ты учился в колледже, попробовал поступить в университет.

– Ой, мама!

Он смотрит так, словно готов ударить, подумала она, оцепенев от ярости.

– Слушай… – Джон пытался совладать с собой. – Слушай, мам, я понимаю, ты всегда считала меня неоткрытым гением Северной Территории, но на самом деле я не книжный червь, у меня нет ни малейших задатков ученого! Я не желаю получать даже простейшего образования, по мне, пусть эти чертовы книги хоть сожгут! – Он вздохнул и поднял голову, его взгляд бессознательно блуждал по широкому горизонту. – Я принадлежу земле. Этой земле.

– Но теперь…

– Теперь, когда умер папа, – упрямо повторил он, – я на ферме еще нужнее.

От его наивности Элен чуть не закричала.

– Но фермы больше не будет!

Джон криво, как помешанный, улыбнулся.

– Они ее перекопают? Унесут с собой?

– Ох, дорогой…

Не плакать, сурово приказала она себе, только не расплакаться, хватит слезами заливаться.

– Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Отчего же, понимаю! Ты хочешь сказать, что мне надо учиться жить по-новому, хватит играть в ковбоев. Я не смогу жить здесь, пора посмотреть правде в глаза. – Джон замолчал, охваченный каким-то сильным порывом, но она не могла понять – каким. – Правде, мама, надо смотреть прямо в глаза! Знать бы только, какова она! – Он снова повернулся к ней. – Знаешь, до смерти хочется узнать хоть какую-нибудь правду – получить в руки четкие факты вместо этой… этой…

– Чего?

Элен охватила тревога. Все ли в порядке с Джоном? Он в таком напряжении. Ее отношения с Чарльзом могут оказаться последней каплей. Мальчик всегда был чувствителен и раним, с самого детства. Неужели он сломался?

Джон словно почувствовал страх матери и сдержал внезапно охвативший его странный восторг.

– Да, предложи мне хоть какую-нибудь правду, и я взгляну ей в глаза, – сказал он более спокойно, расслабленно улыбнувшись. – И не волнуйся. Я думаю о «будущем», как ты это называешь, и знаю, что мне делать. Если миссис Мацуда купит поместье, я попрошусь к ней на работу. Этот дурень-счетовод Бакли здесь не справится. Ей нужен управляющий.

– Джон, не унижайся! – не сдержалась Элен. – Работать управляющим на земле, которой твой отец…

– Которой владел мой отец? И его отец, и отец его отца, с тех пор, как существует Королевство? Что это даст нам, мама? И с чем останусь я?

На его лице мелькнуло замешательство. Он пробормотал:

– С чем отец оставил меня? – Снова последовал резкий перепад настроения, теперь на Джона напала мрачная веселость. – Наверняка у них есть планы начет этих мест, у миссис М. и нового начальства. Если они в часовне откроют дискотеку, я пойду работать диск-жокеем!

– Что ты такое говоришь?!

Но Джон уже опять стал самим собой.

– Послушай, я всегда любил Кёнигсхаус и дал папе, дал себе обещание заботиться о нем, пока не появится новый владелец. Алексу это не под силу, хоть земля сейчас и его, он просто не умеет с ней обращаться. – Его глаза потемнели. – Такая ферма – живое существо, поэтому ее нельзя бросать на произвол судьбы, так же как скот или лошадь. Если за животным день не ухаживать, оно начинает гибнуть. Следить за Кёнигсхаусом – наш долг перед ним, ведь и он следит за нами. И я буду этим заниматься, сколько смогу.

Джон замолчал, глядя в открытое окно, на просторы, расстилающиеся вдали. В пронизанном солнцем воздухе тихо шелестел, словно в приветствии, буш. Когда Джон заговорил снова, его голос звенел, вплетаясь в мягкую паутину звуков природы.

– Когда сделка совершится, я постараюсь продолжать вести дела здесь, где всегда жили Кёниги, вот что я сделаю. А если не удастся, поселюсь еще где-нибудь. – Теперь он выглядел так, словно ему было двенадцать лет. – Где-нибудь, где смогу держать скот. И ухаживать за тобой. Где-нибудь поближе к Кёнигсхаусу.

Ухаживать за тобой…

Он все еще ничего не понял, он ни слова не уловил из всего, что она пыталась сказать, даже после того, что случилось.

Элен поймала себя на том, что задает вопрос, который уже обдумала, сама того не подозревая:

– Где-нибудь с Джиной?

– С Джиной… – Лицо Джона исказилось. – Нет, не думаю.

– Так подумай!

Он улыбнулся, сделавшись вдруг бесконечно старым.

– Ты романтик, мама. Ты искренне веришь, что любовь побеждает все.

– Конечно побеждает!

– Ну уж. – Сын встал перед Элен на колени и взял ее руки в свои. – Иногда дела идут плохо. В семьях. У людей. Это как павшее животное на солнце. День или два оно лежит, будто спит. Но гниения не избежать. Оно начинается внутри, его не видно. Оно потихоньку делает свое дело, и рано или поздно его уже нельзя не замечать. Его не могут вылечить ни любовь, ни свадьба. – Джон тяжело вздохнул. – И поэтому, прежде чем кто-нибудь из нас сможет подумать о чем-то другом, мы должны позаботиться о ферме!

25

С пятидесятого этажа одного из престижнейших деловых зданий Сиднея, где располагалась компания «Мацуда ПЛК», открывались самые блестящие во всей Австралии перспективы. А значит, и во всем мире, думал Крэйг Бакли, и счетная машинка, заменявшая ему душу, ликовала, насколько это было возможно.

Да, конечно, мадам занимала угловые апартаменты, откуда так удобно поклоняться двум божествам австралийской архитектуры – мосту через гавань и Оперному театру, угнездившемуся у его подножия, как стая присевших отдохнуть чаек; они уверенно вырисовывались по центру огромного, во всю стену, окна. Но из его кабинета по соседству видно то же самое и даже больше. Потому что прямо из-за стола, почти под собой он видел бетонные ущелья финансового квартала, бесконечные вереницы деловито снующих муравьев, непрестанно трудившихся на нижних этажах. Это зрелище тешило ему душу, напоминая Уолл-стрит, словно он снова находился дома. И, показывая мадам новые находки в отчетах Кёнигов, Бакли считал, что скоро они вернутся в родные пенаты.