Список для выживания - Кортни Шейнмел

лестницы. – Сегодня я уже слишком много узнала. Больше не выдержу. Просто не выдержу.

Тетя Элиза дотянулась до меня.

– Слоун, Слоун, Слоун, – повторяла она.

Мне хотелось заткнуть уши так же, как я закрыла глаза. Я знала, что она сейчас скажет, и не хотела этого слышать. Но тетя больше ничего не сказала. Она спустилась на несколько ступенек и крепко обняла меня. Ее прикосновение было таким теплым, но меня бросило в дрожь. Стало слишком холодно. Слишком жарко. Кто я? Казалось, земля уходит из-под ног. Я плакала и не могла остановиться.

– Все хорошо, дорогая, – сказала тетя Элиза. – Поплачь. Это нормально. Все хорошо.

Когда я открыла глаза и развернулась, чтобы посмотреть на тетю, то вместо ее лица увидела мутное пятно. Она так и не обронила ни слова, поэтому я выговорила это сама:

– Это был не несчастный случай.

– Да, не несчастный случай.

– Мама специально въехала в дерево?

– Не было никакого дерева, – сказала тетя Элиза.

Ее голос был спокойным и ровным, как будто она тренировала речь перед зеркалом, чтобы в нужный момент быть подготовленной.

– Твоя мама была больна, как и Талли. Она заехала в гараж, закрыла дверь и не стала выключать зажигание. Она не видела другого выхода.

– Странная у меня жизнь, – произнесла я. – Оглядываюсь на нее и уже не могу сказать, что было на самом деле и было ли вообще хоть что-то правдой.

– Да. Например, любовь, Слоун. Тебя все очень любят. Всегда любили. Талли обожала тебя до безумия, и папа тебя очень любит. Он хотел тебя оградить. И хотя физически меня не было рядом, я тоже все это время тебя любила.

Я отстранилась от нее.

– Но в чем смысл этой любви, если тебя не было рядом? Я ее не чувствовала. Как будто ты умерла, разницы нет.

– Ох! – тихо выдохнула она, и я поняла, что ранила ее.

– Прости! – воскликнула я. – Я не то хотела сказать.

– Да нет, то, – возразила тетя. – И ты права. Мы с твоим папой все сделали неправильно. Когда Дана умерла, мы обезумели от скорби, и нам было так страшно. В ночь после похорон мы сидели за столом на кухне и не могли поверить в случившееся. Во что только что превратилась наша жизнь… мы не могли в это поверить. Вы с Талли спали в своих комнатах. Ты, Слоун, была еще совсем малышка. Тебе не было и двух лет. Не знаю, что было хуже: говорить с Талли, которая понимала, что у нее больше нет мамы, или смотреть, как ты ищешь ее повсюду, как будто игра в прятки просто затянулась. Твой папа сказал, что не хочет, чтобы вы знали, как это произошло. Он сказал… наговорил столько всего про Дану – думаю, просто сгоряча. Гарретт был просто опустошен. И он сказал, если вы узнаете, что произошло на самом деле, будет только хуже. Когда кто-то совершает самоубийство, их близкие часто винят себя.

– Он думал, мы будем испытывать вину?

– Так он сказал. Но, оглядываясь назад, думаю, что Гарретт винил себя. Видимо, боялся, что вы обвините его и он потеряет и вас тоже.

– Я не стала бы его винить, – сказала я. Думаю, что не стала бы.

– Может быть, – согласилась тетя. – В любом случае он ваш отец, единственный оставшийся в живых родитель, и он принял решение сообщить вам, что произошла авария. Я заявила, что, если ты или Талли когда-нибудь спросите меня, я расскажу всю правду. Он сказал, что тогда не позволит нам видеться.

– Значит, Талли выросла, приехала сюда и ты ей все рассказала?

– Нет, дорогая, – покачала головой тетя Элиза. – Она уже все знала. Выяснилось, что она знала с самого начала. В ту ночь, когда мы сидели на кухне после того, как уложили вас спать, Талли, по всей видимости, вылезла из кровати и стояла прямо за дверью. Она слышала каждое слово – все, что высказал папа от глубочайшего горя, про то, какая Дана эгоистка, и все остальное. Талли несла в себе эту тайну. Она никому не говорила, пока не позвонила мне как-то раз и не попросилась в гости.

– Так вот почему она обратилась к тебе, а не ко мне, – поняла я. – Потому что ты уже знала о папиных словах и она не хотела, чтобы я тоже об этом узнала?

– Отчасти, – согласилась тетя Элиза. – Но она боялась, что если ты узнаешь, то с тобой случится то же, что и с ней.

– Не понимаю.

– Твой папа сказал, что от правды станет только хуже, и Талли считала, что, может быть, ей действительно от этого стало хуже. Что в этом корень всей ее печали. Она не хотела рисковать еще и тобой.

– Думаешь, Талли была бы жива, если бы не знала?

– Думаю, эта грусть была с ней с самого начала, – сказала тетя Элиза. – Возможно, она унаследовала ее от вашей мамы. Вполне вероятно. Помнишь, мы на днях говорили о холокосте? Исследования показывают, что такая серьезная травма может повлиять на человека на клеточном уровне. Она может изменить даже структуру ДНК. ДНК – это не только цвет глаз или спортивное телосложение, но и факторы внешней среды и опыт, который может изменить все внутри тебя и перейти в следующие поколения. Есть даже такой термин – эпигенетика.

– Талли как раз интересовалась подобными вещами, – заметила я. – Она постоянно мне про такое рассказывала.

– Может быть, это помогло бы ей лучше себя понять, – сказала тетя Элиза. – Она и твоя мама… им не довелось быть узницами концентрационных лагерей, слава богу. Но эта травма, возможно, до сих пор прописана в генах, которые они унаследовали от твоей прабабушки Нелли.

– Я всегда считала, что через гены бабушки Нелли нам передалась смелость.

– Характер человека многогранен. Было бы легче, если бы это было не так, потому что тогда мы бы всегда знали, от кого чего ожидать. Но это так. Каждый человек обладает уникальным и порой противоречивым набором генов и эмоций. Возможно, Талли была самым храбрым человеком на свете, но и ей иногда нужно было спрятаться от всех.

– И мама была такая же?

– Да. Однозначно.

– А я? – спросила я.

– Насколько я вижу, у тебя не бывает настолько уж темных времен.

– Думаешь со мной произойдет то же, что с Талли, теперь, когда я знаю правду про маму и все остальное?

– А ты как думаешь?

Я ответила не сразу. В последний месяц я действительно подумывала о смерти. Однажды, бродя по дому в бесконечной бессоннице, я зашла