Россия и становление сербской государственности. 1812–1856 - Елена Кудрявцева

К началу Крымской войны обстановка на Балканах изменилась. Россия утратила свое преобладающее влияние в Османской империи, которое она имела после заключения Ункяр-Искелессийского договора. Изменилась и внешняя политика Сербского княжества, которое теперь все более ориентировалось на западные державы. Произошли глубокие преобразования во внутренней жизни Сербии – у руля власти встали уставобранители, покончившие с авторитарным режимом Милоша Обреновича.

Казалось бы, все эти преобразования во внутри – и внешнеполитической жизни княжества должны были изменить подход царского правительства к вопросу о привлечении сербского населения к начавшимся военным действиям. Однако этого не произошло. Николай I по-прежнему считал возможным легко вызвать восстание православного населения Турции для помощи русской армии. Еще летом 1853 г. император делился своими планами на этот счет в письме к Францу-Иосифу. «Я не могу больше удерживать в мире болгарский, греческий и другие народы, раздраженные и нетерпеливые. Возможно, если не наверное, что они все восстанут…» – писал Николай I[580]. Результатом этого восстания станет разрушение Османской империи «без какого-либо содействия нашего оружия». Для России в таком случае не остается ничего другого, как признать независимость каждого нового государства, которая будет завоевана самостоятельно. Таким образом, российское руководство как бы снимало с себя многолетнее бремя по удерживанию православного населения Турции «в мире и спокойствии», и одно это устранение от постоянного надзора над славянскими провинциями Османской империи должно было бы привести к созданию небольших самостоятельных национальных государств. Все это могло бы совершиться безо всякого участия России, которой нужно было лишь «устраниться».

Еще более откровенным выглядит письмо К. В. Нессельроде русскому посланнику в Англии Ф. И. Бруннову, также написанное летом 1853 г. Российский канцлер, все долгие годы службы выступавший против любых освободительных движений, делает неожиданное заявление. «Есть факт, – пишет он, – которого не устранят никакие предосторожности, никакие недоверия дипломатии. Этот факт – сочувствие и общность интересов, связующих наше пятидесятимиллионное православное население с двенадцатью и более миллионами, составляющими большинство подданных султана. От нас, вероятно, не потребуют, чтобы мы отказались от этого влияния… Впрочем, если бы даже мы и согласились на подобное требование, то на деле исполнить его оказалось бы не в нашей власти»[581]. Эти признания, зазвучавшие в минуту опасности для России, многое приоткрывают в истинном отношении державы-покровительницы к православным христианам Османской империи.

Ту же мысль высказывал главнокомандующий армией фельдмаршал И. Ф. Паскевич в подготовленной для императора записке: «У нас есть… более страшное для Турецкой империи оружие… это влияние наше на христианские племена. Меру сию нельзя, мне кажется, смешивать с средствами революционными: мы не возмущаем подданных против своего государя; но если христиане, подданные султана, захотят свергнуть с себя иго мусульман, когда мы с ними в войне, то нельзя без несправедливости отказать им в помощи»[582]. Это высказывание, безусловно, отличается от приведенных выше фраз. В нем отчетливо звучит момент отстранения России от возможных революционных выступлений на Балканах. К этому же плану пришел и Нессельроде, в докладе Николаю I: «…Мне кажется, – писал он, – что наше положение стало бы лучше, если бы восстание [христиан] было самопроизвольным и было бы вызвано ходом военных событий, но не было бы провоцировано или возбуждено нами, в особенности в то время, когда наша удаленность и недостаточность наших средств не позволили бы нам оказать им существенную помощь»[583]. По первоначальному замыслу вся эта операция должна была предстать как помощь восставшим славянам; действительное же положение дел существенно отличалось от строившихся планов. Паскевич первым отказался от мысли о восстании и в дальнейшем уклонялся от высказывания каких-либо суждений, касавшихся возможной поддержки православного населения Турции русской армией. Однако ему пришлось столкнуться с нежеланием российского императора трезво оценить сложившуюся на Балканах обстановку.

План Николая I заключался в том, чтобы, не возбуждая специально православных подданных Порты к восстанию, «воспользоваться» им, если оно произойдет. С этой целью на Балканы были отправлены русские агенты[584]. Против их присылки открыто возражал императору российский посланник в Вене Мейендорф. По его мнению, эта акция могла быть расценена в Турции и Австрии как прямое вмешательство российских властей во внутренние дела Османской империи. Рост недружественных настроений Вены был отчетливо виден русскому посланнику в австрийской столице: Габсбургская монархия по-прежнему оставалась основной противницей России, когда дело касалось славянского населения Турции. Мейендорф в Вене не прекращал попыток доказать, что Николай I не стремится поднять славян Османской империи. Австрийские власти имели основания не доверять словам посланника, ибо вспоминали высказывания императора о том, что он не позволит вернуть христиан под османское иго, если они восстанут и присоединятся к воюющей России[585].

Посланный в ноябре 1853 г. в Черногорию Е. П. Ковалевский докладывал о том, что в надвигающейся войне нельзя рассчитывать на Боснию и Герцеговину, а Сербия, в свою очередь, «решительно отдаляется от дела славян». Нессельроде следующим образом откликнулся на известие Ковалевского: «Последние наши известия из Белграда еще не вселяют в нас пылкой веры в намерения князя Карагеоргиевича соединить дело Сербии с общим делом прочих славянских племен Румелии»[586]. Командующий Южной армией М. Д. Горчаков в письме Николаю I высказался еще более откровенно: «Я не думаю, чтобы сербское правительство много подалось на нашу сторону»[587].

Сербское княжество к началу Крымской войны оставалось в устойчивом «кольце» сходящихся интересов России, Австрии и Османской империи. Главной задачей для Сербии с началом военных действий было сохранение достигнутого положения путем невмешательства в распрю держав. Следствием этой задачи стало стремление не допустить вторжения армий борющихся сторон в пределы княжества. Летом 1853 г. это желание сербских правящих кругов вписывалось в планы внешней политики России на Балканах. Посланный в Сербию И. Фонтон был уполномочен предупредить сербских руководителей о нежелательности преждевременных выступлений.

Со стороны Австрии и османского правительства также выдвигались определенные условия по отношению к Сербии. Так, австрийские власти были готовы ввести в Сербию войска в случае восстания. Министр иностранных дел Австрии заявил: «Мы с Россией в дружбе, но не потерпим, чтобы Сербия сделалась русскою провинциею»[588]. Турция требовала отражения русского наступления в случае возможности такового в Сербии. В ответ руководство княжества предупреждало османское правительство, что во время вторжения турецких войск на территорию княжества сербы, напротив, вынуждены будут обратиться к России за помощью. Выходом из этого сложного для Сербии положения стало объявление нейтралитета.

Ознакомившись с запиской начальника дипломатической канцелярии Мариновича, подтверждавшей решение сербского правительства о нейтралитете, Николай I сделал для себя неутешительный вывод: «Эта бумага ясно доказывает, что от сербов никакой помощи не будет»[589]. В то же время находившийся на русской службе племянник Александра Карагеоргиевича был послан в Сербию с целью убедить правительство соединиться с Россией. Этот шаг свидетельствовал о том, что в российских правящих кругах отсутствовало четкое понимание сложившейся ситуации: российское руководство заблуждалось не только относительно позиции, занятой Австрией, но и опиралось на устаревшие представления об обстановке в православных провинциях Османской империи. Расчет на использование освободительных движений балканских народов в качестве средства достижения собственных военно-политических целей не оправдывал себя. Однако есть все основания полагать, что славянская составляющая будущей военной кампании представляла собой реальное звено военных планов русского командования. Так, Николай I самостоятельно сформулировал в письменном виде планы военных действий на 1854 и 1855 гг. Ко времени написания первого из них император уже отчетливо видел те проблемы, которые могли возникнуть в связи с неустойчивой позицией австрийского двора. «Расположение Австрии из двусмысленного делается более и более нам враждебным, – говорилось в «Новом плане кампании на 1854 год», – и не только парализует расположение сербов нам содействовать, но угрожает нам самим»[590]. При развертывании восстаний в Сербии и Болгарии все обстоятельства войны должны были принять для России «более выгодный оборот».