Мы поем глухим - Наталья Андреева

— Я делал все это для тебя, — еле слышно сказал Арман Рожер.

— Ошибаешься! Ты делал это для себя! Потому что твое самолюбие было уязвлено. Ты захотел женщину, а она тебе отказала. А мне она дала свое согласие. Ты прекрасно знал, что это мояженщина. Тебе хотелось хоть чего-нибудь моего. Хотелось узнать, почему я, барон Редлих, хозяин Парижа, а ты ничтожество! Я хотел вернуть тебе алмаз, который графиня у тебя якобы украла, но теперь считаю, что этого делать не надо. Иначе ты подумаешь, что ты прав.

— Эрвин…

— Все. Уходи. Ты украл у меня три дня жизни, — барон Редлих посмотрел на часы. — Уже почти четыре. Четыре дня счастья, которые я мог бы провести с любимой женщиной. Я никогда не думал, что ты именно так меня отблагодаришь.

Когда Арман Рожер вышел из его кабинета, барон Редлих хотел было немедленно ехать на улицу Анжу-Сент-Оноре. Потом опомнился.

«Она, должно быть, уже спит. Или собирается спать. Завтра… Я поеду к ней завтра», — он счастливо улыбнулся и вернулся за письменный стол. Надо было еще раз перечитать проект закона, который завтра должны были обсудить на заседании кабинета министров.

…Утром в половине двенадцатого барон Редлих приехал на улицу Анжу-Сент-Оноре.

— Графиня уже встала? — весело спросил он у дворецкого.

Тот посмотрел на барона крайне удивленно:

— Как? Разве господин барон не знает? Графиня и ее спутник уехали этой ночью. Мы как раз хотели спросить у господина барона, как поступить с обстановкой? Посуда, утварь… Не прикажете ли, сударь, все это продать с молотка, как вы поступили, когда опустел особняк на улице Тетбу?

— О чем ты говоришь? — побледнел барон. — Какая обстановка?! Какая посуда?!

— Мадам почти ничего не взяла с собой. Только несколько своих платьев, но, полагаю, вам, господин барон, они, все одно, ни к чему…

Эрвин Редлих оттолкнул его и вбежал в опустевший дом. Только тут он понял, что все это правда: Александрин уехала.

— Куда она уехала?! С кем?! — накинулся он на несчастного дворецкого.

— Мадам не сказала. С ней был мужчина. Очень красивый мужчина, сударь, брюнет.

— О, черт! — закричал барон Редлих и выбежал из дома.

— Сударь! Для вас оставили записку! — крикнул ему вслед дворецкий.

— Записку? — резко обернулся барон. — Какую записку? Дай сюда!

Он нетерпеливо вырвал из рук дворецкого конверт и разорвал его. Из конверта выпал листок, на котором было несколько строк. Барон сразу узнал почерк Александрин. Она писала:

Эрвин (зачеркнуто). Сударь! Я навсегда уезжаю из Парижа. Наша помолвка, согласно вашему желанию, расторгнута. Вы свободны. Желаю вам счастья с вашей избранницей, кем бы она ни была. Забудьте навсегда, как я забыла вас, недостойную вас.

А.Л.

Он скомкал листок и кинулся к своему экипажу.

— В Сент-Пелажи! — крикнул он кучеру.

На полпути барон опомнился и велел повернуть в другую сторону. Теперь он ехал в Тюильри.

«Что толку ехать в Сент-Пелажи? — подумал Эрвин Редлих. — Она наверняка заплатила все егодолги. В тюрьме его больше нет. Она заплатила его долги и увезла из Парижа. О, черт! Почему я его не убил? Мне надо было приказать, чтобы его зарезали! Чтобы утопили в Сене его труп! Я дурак! Но куда же я еду? К королю, конечно! Я поеду к королю! Я добьюсь, чтобы этих двоих вернули в Париж! Где бы они ни были!»

Он плохо соображал в этот момент, что делает. Королевский секретарь встретил его удивленным взглядом: барона Редлиха ждали только к вечеру, на заседании кабинета министров.

— Что-то случилось, господин барон? — участливо спросил секретарь. Видимо, выражение лица финансиста говорило само за себя.

— Да!

— Король примет вас немедленно.

Когда через десять минут Эрвин Редлих зашел в кабинет, где его ждал король, барон уже немного пришел в себя. Настолько, что понял, как глупо все это выглядит. Просить у короля чего? Вернуть женщину, которая сбежала из-под венца с другим?

— Что случилось, Эрвин? — тем же тоном, что и секретарь, спросил у него король, который искренне считал барона Редлиха своим другом. Поэтому и называл его по имени.

— Возникли некоторые вопросы, касающиеся нового закона… — медленно выговорил барон. — Я хотел бы с вами посоветоваться…

— Я готов тебя выслушать. Докладывай.

И барон заговорил о том, что его сейчас волновало меньше всего: о новом законе.

Вернувшись домой, он закрылся у себя в кабинете. У него впервые болело сердце. Причем эта боль не была похожа на головную или на боль в ногах. Вообще ни на какую другую. Это была боль, природу которой Эрвин Редлих плохо понимал. Если бы ему сказали, что у него разбито сердце, он бы рассмеялся. Но именно так он себя сейчас и чувствовал. Будто у него в груди, с левой стороны, образовалась тысяча осколков. А самого сердца там, где ему положено быть, не осталось. Боль эта была невыносимой.

«Я никогда ее больше не увижу», — подумал он и стал один за другим выдвигать ящики секретера, пока в самом нижнем не увидел пистолет. Именно эту вещь он и искал. Ему показалось, что это единственное верное средство от невыносимой боли в груди.

Он довольно неловко зарядил пистолет, поднес его к груди и тут же выстрелил.

Когда слуги выломали дверь и в кабинет вбежал насмерть перепуганный секретарь, Эрвин Редлих лежал на полу, зажимая рукой рану на боку.

— Что с вами?! — закричал секретарь.

— Несчастный… случай… — с трудом выговорил барон. — Прикажи… врача…

Боль физическая, как ни странно, принесла ему облегчение. Теперь все его чувства, а главное, мысли, сосредоточились на ней. Приехавший врач обнаружил, что рана хоть и опасная, но не смертельная. Видимо, барон слишком торопился.

…К чести парижан, никто не поверил, что барон Редлих — банкрот. Хотя кулуарная версия была именно такой: барон пытался покончить с собой из-за финансовых проблем. Принятие нового закона о налогах было встречено общественностью в штыки, начались волнения. Все это потянуло за собой ряд крупных банкротств и новый виток инфляции. И только один остряк неловко пошутил, что сначала упал барон Редлих, сраженный пулей, а потом уже биржа рухнула к его ногам, исключительно из сочувствия.

Официальная же версия (которой само собой никто не верил вследствие ее нелепости) гласила, что барон пытался почистить свой пистолет, а тот случайно выстрелил. Тем более, что все благополучно обошлось.

Через месяц барон Редлих был уже абсолютно здоров, но по-прежнему никого не принимал. Произошло то, чего все так боялись: после всего случившегося характер у барона окончательно испортился. В нем появилась подчас необъяснимая жестокость, непомерная требовательность к людям, желчность и эгоизм. Словом, он превратился в тирана.

В мае богатые парижане потянулись на воды в Дьепп или в свои загородные поместья, у кого они были. Сезон, отмеченный такими яркими событиями, закончился.

Следующей осенью все уже говорили об индийском набобе, который привез в Париж белого слона…

Глава 14

Три года спустя Остров Капри

«Мои четыре часа, — с улыбкой думала Александра, медленно спускаясь вниз по ступенькам широкой и длинной лестницы, вырубленной в островных скалах. — Время, когда я принимаю весь мир: море, солнце и виды, которым в природе, кажется, нет равных. Вернее, этот скалистый остров принимает меня у себя в гостях, каждый раз открываясь по-новому, да так, что вновь захватывает дух».

Она ненадолго задержалась, глядя вниз и любуясь открывшимся видом. С высоты каменных ступенек, проходящих по самому краю скалы, морская бухта была как на ладони. Ее охраняли сыновья Капри, три каменных колосса, в одном из которых сама природа предусмотрительно образовала арку, словно бы обозначая вход в райские кущи этого маленького острова в Тирренском море. По бирюзовой глади, подобно порхающим бабочкам, скользили белоснежные паруса бесчисленных лодок. Весеннее солнце так щедро золотило воду, что у самой своей поверхности она превращалась в жидкую лазурь, которую оживляли лукавые солнечные зайчики. Казалось, что море живое, оно двигается и дышит, и пребывает сегодня в отличном настроении, благодаря хорошей погоде. И на своей гладкой, как у дельфина, ярко-синей спине катает, порою резвясь и играя, белоснежные парусники и рыбацкие лодки.

Эту лестницу все называли Финикийской. Хотя теперь оставалось лишь догадываться, откуда она взялась и кто именно вырубил ее в скалах? Длиннющая каменная лестница соединяла город Анакапри с портом, и даже спустя века этот путь к морю был самым продуманным и удобным. За три года Александра узнала здесь каждый поворот и, кажется, уже узнавала на ощупь каждую из девятисот ступенек. На одной была выщербленка, на другой трещинка, третью время, дожди и ветра так обточили, что от неосторожного движения нога могла соскользнуть. Точнее, их было девятьсот двадцать одна, этих ступенек. Александра уже не единожды их пересчитала, спускаясь к морю, а потом поднимаясь наверх, в город, где они с Сержем сняли небольшую виллу.