Девичьи сны - Евгений Войскунский

— Перестань, — сказал Павлик. — Мы же договорились, что…

— Осточертело! — не унималась Нина. — Вот где ваше вранье! — Она полоснула ребром ладони по горлу. — Ваш развитой социализм! Ваша дружба народов, стреляющих друг в друга!

Я видела: Сергей, побагровевший, с подергивающейся щекой, сейчас взорвется. Я схватила его за руку:

— Успокойся! Не надо, Сережа! Криком ничего не докажешь.

— Да, — сказал он неожиданно тихо, прикрыв глаза, — ты права. Если люди не понимают самых простых вещей… не понимают, что стыдно бросать свою страну в трудное время… — Он пальцем постукивал по столу, как бы такт отбивал. — То и не буду ее уговаривать. — Медленно повел взгляд на Нину. — Я не дам тебе разрешения на выезд.

— То есть как? — опешила Нина.

— От тебя потребуют официальную бумагу, согласие родителей. Я не дам.

— Прекрасно! — закричала Нина. — Замечательно! Ну хорошо, тебе наплевать на нашу жизнь. Но ты что же — ты хочешь сделать несчастным своего внука? Чтоб он всю жизнь мучился, как вы с мамой…

— Мы не мучились, — вставила я. — Мы жили жизнью страны, и папа прав, когда…

— Чтоб ваш внук кончил так же страшно, как бабушка Надя?!

Это уже было слишком. Я сказала, что в кабинете на диване им постелено, и вышла на кухню. Села на табуретку, массируя расходившееся сердце. Сергей встал передо мной, беспокойно глядя. Накапал мне валокордин…

Вспомнив все это ранним утром, я поняла, что уже не усну. Ну и ладно. Дома всегда полно дел. Подъем!

Зарядка по-тибетски мне не давалась этим январским утром. Зарядка по-тибетски требует полного отрешения от житейских забот. А они, заботы, кружились вокруг головы, как рой ос. Я их гнала, а они опять возвращались и кружились, кружились…

На завтрак сварила манную кашу.

— Геркулеса нет, манка кончается, — сказала Сергею. — Что будем есть? Пшенку?

— Пшенку, — кивнул он с полным ртом. — Помнишь, ты в Балтийске пшенные оладьи пекла?

— А они рассыпались.

— Все равно было вкусно.

— Просто молодые мы были…

— Юля, — сказал Сергей после завтрака, — я хочу тебе почитать.

— Ты кончил свои мемуары?

— Да нет. Далеко еще не кончил. Черт его знает, что у меня получается. Хочу посоветоваться с тобой.

По правде, не очень хотелось слушать его писанину — некогда. Я собиралась перебрать свой запас фасоли, да и следовало в магазин сходить, вдруг привезли какие-никакие молочные продукты. Но Сергей обидится, надуется…

— Ладно, — сказала я.

Только сели в кабинете, как зазвонил телефон. Я услышала голос Володи Авакова, и он мне показался веселым.

— Тетя Юля, извините за ранний звонок.

— Ничего, Володя.

— Помните, вы говорили, у вас есть финские глазные капли, «котахром»…

— Да, я случайно набрела на них в аптеке на набережной.

— Тетя Юля, вы могли бы одолжить один флакон? Для бабушки. Я потом достану и отдам вам.

— О чем ты говоришь? Конечно. Приезжай.

— Я заеду ближе к вечеру.

— Хорошо. А ты, я слышала, собираешься в Москву?

— Ага. Лечу в следующее воскресенье, четырнадцатого. Уже взял билет.

— Останешься в Москве?

— Там поглядим, тетя Юля. — Он хохотнул. — Это дело не простое. Значит, до вечера.

Я посмотрела на часы.

— Ну так, Сережа. Читай.

Он уже был наготове, с очками на носу, с толстой тетрадью в руке. Не нравилось мне, что он на лбу собирает тысячу морщин. Такой был когда-то чистый красивый лоб…

— По-моему, ты не слушаешь.

— Слушаю, слушаю, — спохватилась я.

— Так вот. О детстве в Серпухове, о том, как меня из комсомола вытурили, а потом восстановили, ну и о прочем… о неудачной женитьбе… об этом написал, тут все ясно… А дальше идет с трудом… Вот послушай кусок. — Он начал читать: — «Сейчас в газетах много пишут отрицательного о действиях НКВД. Как они репрессировали людей без вины, а другие люди им помогали доносами. В связи с этим хочу задать вопрос: а мог бы в то время кто-нибудь, если он не сумасшедший, отказаться, когда вызывали туда? Усомниться кто-нибудь мог, когда тебе говорят: такой-то человек враг, мы его изобличили? Мы тогда были один остров социализма на весь мир. И мы знали твердо, что у социализма полно врагов, поэтому не удивлялись, что враги повсюду, даже в высшем партийном руководстве. Когда мне ответственный товарищ из управления НКВД ясно сказал, что Глухов враг, и доказательства представил, разве я мог не поверить?»

— Ты что же, хочешь описать всю свою жизнь? — спросила я.

— Хотелось бы.

— А зачем?

Сергей медленно пожал плечами.

— «Сейчас в моду вошло во всем сомневаться, — продолжал он читать. — Но если бы мы в те годы сомневались, что бы с нами было? Сомнение в правильности избранного пути пагубно! Оно парализовало бы волю. Мы не смогли бы построить первое в мире социалистическое государство…»

— Сережа, прости, что перебиваю. Ты действительно уверен в правильности избранного пути?

— Абсолютно. — Он посмотрел на меня поверх очков, как строгий экзаменатор на туповатого студента. — А ты что — не уверена?

— Не знаю… То есть, конечно, знаю… великая идея всеобщего равенства и все такое… Но почему она требует столько жертв? Неужели нельзя без жертвоприношений… как-то мягче…

— Странные вещи говоришь, Юля. Это же закон истории, что старые классы сопротивляются, когда строится новая формация. Ясно же, что надо сломить сопротивление.

— Но ведь новая формация оказалась… Сережа, все оказалось не так, как мы представляли. Не так, как виделось в наших девичьих снах.

— Девичьи сны! — Он хмыкнул. — Ты сказала, надо мягче. А я считаю, что как раз мягче и нельзя. С нашим народом. Вот объявили этот… примат общечеловеческих ценностей. Вместо классовых. И пошло-поехало… развинтился механизм… Нет, Юля, без жестокости у нас нельзя.

— Строили, строили, а теперь пишут — построили не то… А соцстраны? Всюду прогнали компартии, Чаушеску расстреляли… в ГДР демонстрации, хотят объединиться с ФРГ… Какой же это социализм?

— Безответственные политиканы, — сердито сказал Сергей. — Мы такую помощь им всегда оказывали, а они…

— Знаешь, такое ощущение, что после пира наступило горькое похмелье. Да и пировали как-то не по-людски…

— Политиканы! — зло повторил он. — Там, где надо просто власть употребить, языками размахивают. — Он кистью у рта изобразил болтающийся язык. — Не было бы никакого Карабаха, никакого Сумгаита, если бы — твердой рукой.

Телефон не дал ему договорить. Я взяла трубку.

— Мама, — услышала скороговорку Нины, — просьба к тебе. Мы с Павликом должны уйти, ты приезжай, побудь с Олежкой, а к двум часам мы вернемся. Ладно, мама?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});