Олигарх с Большой Медведицы - Татьяна Устинова

На улице начались сумерки – ранние декабрьские сумерки, не сулившие ему ничего хорошего. Время у него было ограничено, а он до сих пор все в том же положении, что и был утром.

Бок саднило, в глазах плыло, и ему было очень жалко себя, так жалко, что время от времени он поскуливал, как побитый пес, которому некуда приткнуться со своей болью и унижением.

Ну ничего. Это в последний раз.

Сейчас он еще поищет и непременно найдет, и в следующий раз уже не попадется так постыдно, так позорно!

Все дело в том, что он очень доверчив. Он доверчив, как ребенок, и знает об этом, и все они – сволочи, подонки! – этим пользуются. Пользуются им беззастенчиво и нагло.

Господи, если бы только был жив отец! Ну, почему, почему он умер, оставил его одного! Отец бы все понял, пожалел и спас его, а теперь он вынужден спасаться сам и понятия не имеет как.

Да еще сучка-жена так подвела его! Он же знал, видел сам, куда она это прячет, но там ничего нет, совсем ничего, а он так рассчитывал!

Он опять принялся рыться в кучах вывороченных вещей, как в помойке. Он рылся, ничего не находил и даже заплакал однажды, потому что в один момент ему стало совершенно ясно, что этого здесь нет!

Это стало так же очевидно, как если бы она сама сказала ему об этом. А что его ждет, когда она вернется и обнаружит, что он разворотил весь дом!

Боже, что его ждет!..

От страха – теперь уже другого – помутилось в голове, и он побежал в туалет и долго сидел там, словно приклеившись к унитазу, оттягивая момент возвращения в разгромленную квартиру, в которой было все, кроме того, в чем он так отчаянно нуждался!

Нет, это невозможно.

И угораздило его так попасться! Так глупо, по-детски!

Он представлял себя маленьким перепуганным ребенком, заблудившимся в лесу, который зовет свою маму, а со всех сторон на него наступают злые голодные волки, и спасенья нет, и добрые охотники далеко и не услышат его криков.

Он хотел во всем признаться матери, но потом передумал – мать никогда, никогда не понимала его! Жене он тоже признаться никак не мог, потому что та сказала бы «сам виноват», а он не смог бы вынести ее уничижительного тона и едких насмешек.

Он убил бы ее – она сама, сама была бы виновата! – но все равно отвечать пришлось бы ему. Он никогда никому не сможет объяснить, что они просто довели его до этого, вынудили, а на самом деле он вовсе ни при чем!

Вывороченные кучи барахла и бумаг с каждым разом принимали все более дикий и ужасающий вид, и он, глядя на них, все скулил и скулил, а потом стал рвать на куски, топтать бумаги, крушить хрупкое стекло фотографий. В голове, как навозная осенняя муха, зудела мысль о том, что ни в белье, ни в рамках, которые он ломал с таким исступлением, ничего не может быть, но остановиться он не мог.

Как же ему остановиться, если он так ничего и не нашел?! Как?! Как?!

Он выл, стискивал зубы и утирал лившийся градом пот. На кухне что-то сильно шумело – кажется, он позабыл закрыть воду, и она лилась теперь на пол и, может, уже протекла вниз, к соседям, но ему было наплевать на это.

Если он ничего не найдет, его утром не станет!

Уже утром, господи помилуй, уже утром!

Надо было все сделать вчера, а он не решился, пожалел, он всегда и всех жалел!

Ему было лет десять, когда в парке он подобрал облезлого черного кота. У того была пыльная шерсть, длинный, почти голый хвост и какие-то подозрительные струпья на шкуре – на спине, на самом видном месте. Он так хотел спасти этого кота, вылечить, и чтобы кот стал ему другом, у него ведь никогда, никогда не было друзей! Но мать вышвырнула кота.

Мать приказала Вадиму убираться вместе с котом, и он долго, до самой темноты, наступившей летом очень поздно, слонялся с ним по двору, все уговаривал каких-то старух взять кота себе – а он бы навещал и кормил его, но никто не сжалился над ними.

Он отнес его обратно в парк и там бросил одного-в сгущающейся темноте, на кособокой лавочке, где и нашел всего несколько часов назад. Кот громко и жалобно мяукал ему вслед, когда он уходил, словно просил: не оставляй меня, не бросай, ты же дал мне надежду, но он ушел, потому что ему самому, десятилетнему, никто так и не дал никакой надежды.

Мать потом выбросила всю его одежду, в которой он тогда гулял, сказав, что кот мог быть «лишайным и заразным».

Если бы ему тогда разрешили оставить кота, жизнь пошла бы по-другому и он стал бы другим – вместе с котом!

И вчера он не смог решиться, он же робкий.

Он приехал, калитка была не заперта, и по расчищенной дорожке он пошел к освещенному крылечку, поднялся и обнаружил, что дом открыт. Он вошел и громко сказал:

– Эй! Есть тут кто-нибудь?!

Но никого не было, и он не сразу понял, что она на улице, за домом. Еще он никак не ожидал, что она окажется не одна – с каким-то огромным мужиком с лопатой. Поначалу он подумал было, что это ее новый любовник, а потом догадался, что это дворник. Который пришел чистить дорожки.

Дворник никак не входил в его планы, и он сильно струсил и предпочел убраться восвояси.

Если бы он решился, сейчас все уже было бы позади…

Голова горела, в ней гудел набат, и он пошел в ванную, открыл воду и там сунул голову под кран. Он видел, так иногда делали в кино. Холодная вода ударила в затылок, он завизжал и отпрыгнул. В ушах тонко звенело, он тряс головой во все стороны, чтобы вытряхнуть этот звон, но у него не получалось, не получалось, и все тут!

Очень не скоро он сообразил, что звон находится не внутри головы, а снаружи. Звенел звонок у входной двери, захлебывался руладами и переливами.

Все. Конец.

Он выскочил из ванной, понесся по разгромленной комнате, обо что-то сильно ударился в темноте и распахнул окно.

Он выпрыгнул бы. Правда выпрыгнул. Ему нечего терять.

Но не решился.

Он постоял – ветер со снегом бил в лицо, вода стекала за воротник, и он подумал, что непременно простудится, если будет стоять на морозе с мокрой головой. Подумавши так, он тихо притворил окно и скосил глаза в сторону входной двери.

Звонок все надрывался.

Это не может быть жена, вдруг сообразил он. Это кто-то чужой. У жены ключи, a me не знают, где он живет, – слава богу!

Тут он вдруг решил, что это соседи, к которым протекла вода, и пришел в неописуемую ярость.

Ну, сейчас он им покажет! Сейчас он им всем покажет, как приставать к нему по пустякам!

Взвизгнув, он кинулся через темную комнату к входной двери, нащупал какой-то предмет, стоявший рядом с вешалкой – предмет впоследствии оказался зонтиком, – и распахнул дверь.

На пороге стояла его мать.

– Что здесь происходит? – спросила она, и в ее голосе он услышал явную брезгливость, которую та даже не потрудилась скрыть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});