В сладком плену - Адель Эшворт

Брови Яна взлетели ко лбу, и он почти улыбнулся. Почти.

— Очень мило, Виола.

Она снова заерзала.

— Вот и хорошо. Теперь вы знаете подробности, так что отпустите меня. Пожалуйста. Держать меня вот так, связанной, просто нелепо. Для джентльмена такое поведение совершенно неприемлемо.

Ян пропустил ее требование мимо ушей.

— Вам тоже понравился этот интимный момент?

Виола боялась, что он спросит нечто подобное. Храбро задрав подбородок, она деловым тоном ответила:

— Я ухаживала за вами, ваша светлость. Я не хотела, чтобы вы были несчастны, и не хотела, чтобы вы умерли. Для меня это было скорее обязанностью.

Ян расхохотался.

Виоле захотелось скрутиться в комочек под одеялами.

— Будьте добры, развяжите меня и уходите. А еще лучше верните меня домой.

— О, ни за что на свете, милая, — посмеиваясь, ответил Ян. — Мы только начинаем.

— Господи, да не о чем нам больше разговаривать, — процедила она сквозь стиснутые зубы.

Герцог продолжал рассматривать Виолу, и его смех постепенно утихал. Наконец, он сказал посерьезневшим тоном:

— Вы бриллиант, не так ли?

Виола откинулась головой на подушку, поддавшись внезапной меланхолии.

— Бриллиант без огранки ничем не лучше камня.

Несколько мгновений герцог ничего не говорил. Потом спросил:

— Где вы это слышали?

— От матери, — без запинки ответила Виола. — Она всегда напоминала нам с сестрами, что мы не родились благородными леди и потому должны проникать в общество, раскрывая его тайны и подражая ему. — Она ухмыльнулась, глянув сначала на одну из лент, потом на стену хижины, и голосом, полным досады и сарказма, добавила: — И посмотрите, к чему привели все мои старания угодить ей. Она бы точно пришла в ужас.

С силой выдохнув, Ян склонился над ней и поймал ее взгляд.

— По правде говоря, если вы меня чем-то и восхищаете, Виола, так это своей огранкой. Великолепной огранкой. Каждый раз, когда мой взгляд останавливается на вас, я вижу не камень, а рубин, алмаз или изумруд. Блистательная, милая, искушенная. Из сельской мисс вы сумели сделаться настоящей леди. Такой подвиг не каждому под силу. — Он осторожно положил ей на живот ладонь и принялся поглаживать ребра большим пальцем. — Вы одна из самых восхитительных женщин, каких я знал, и поверьте, дело не в том, чему вы научились или чему подражаете. Дело в вас самой.

Тембр его голоса завораживал Виолу, растапливал ее изнутри, заставляя — хоть на мгновение — почувствовать себя прекрасной и желанной. Пусть герцог презирал ее как личность, но в этом отношении он говорил совершенно искренне. Она сердцем это знала.

— А теперь, — едва слышно прошептал он, — я хочу знать, нравились ли вам те ласки так же, как мне.

Она замялась.

— Ян, я не хочу об этом говорить…

Герцог заставил ее умолкнуть, передвинув ладонь с живота на грудь, нежно сомкнув пальцы и замерев в таком положении.

У Виолы перехватило дыхание; глаза округлились.

— Так что вы говорили?

— Я… не знала.

— Вы не знали?

— Тогда. — Она облизала губы. — Я не знала, что происходит и как мне поступать.

— Потому что вы были девственницей.

Она кивнула.

Он помолчал. Потом стал очень нежно водить большим пальцем по соску, взад-вперед, и между ног Виолы внезапно разлилась тяжелая, горячая лава. Смущение захлестнуло ее, но она не могла заставить себя отвести взгляд.

— Я учил вас чему-нибудь? — хрипло спросил герцог несколько секунд спустя.

— Вы… показывали, — ответила она. — Я… я просто держала вас, а большинство… движений вы делали сами.

— Ясно.

Чем больше Ян слушал и ласкал ее, тем темнее становился его взгляд и тем чаще он дышал. Он медленно приходил в такое же возбуждение, как и она, и это было одновременно восхитительно и страшно.

— Сколько раз это случалось? — продолжал он.

— Я не…

Он приспустил ее ночную сорочку, оголив одну пышную грудь, и накрыл ее теплой ладонью.

В тревоге распахнув глаза, она пролепетала:

— Кажется, раза три. Ян, пожалуйста.

— Пожалуйста, что?

Она сглотнула.

— Пожалуйста, не причиняйте мне боли…

Его лицо сделалось мрачным, и он хрипло спросил:

— Вам сейчас больно?

Она растерянно заморгала.

— Нет…

Герцог едва заметно улыбнулся.

— Тогда можете быть уверенной, что я не причиню вам боли, Виола.

На это она ничего не сказала, только предприняла тщетную попытку увернуться от него. Продолжая пожирать ее взглядом, герцог начал медленно ласкать ей грудь, обводя сосок маленькими, легкими как перышко кругами. Через несколько секунд она уже едва дышала.

— Я умолял вас все три раза?

Виоле становилось очень трудно его понимать.

— Что?

— Я все три раза умолял вас ласкать себя или же иногда вы брали инициативу в свои руки?

Она не могла вспомнить. На самом деле.

— Не знаю, Ян. Не знаю. Правда.

Он резко отстранился, и из ее груди вырвался слабый стон.

— Теперь поговорим о картине.

Взбудораженная, Виола опустила взгляд и заметила, что герцог оставил ее грудь обнаженной.

— Может быть, сделаете одолжение и поправите мне сорочку?

Ян опустил глаза.

— Вряд ли. — В следующий миг его ловкие пальцы потянули за ворот и оголили вторую половину. — У вас прекрасная грудь, Виола.

С этими словами герцог склонился над ней и, зарывшись носом в пространство между грудей, принялся целовать ложбинку.

Виола застонала.

— Господи, Ян, прошу вас, перестаньте. Пожалуйста.

Он приподнял голову и посмотрел ей в глаза.

— Тогда расскажите о картине.

— Что… — она схватила губами воздух, — что вы хотите знать?

— На ней нарисованы мы с вами? — тут же спросил он.

— Нет, — с чувством заявила она.

Язык Яна нашел ее сосок, едва не заставив ее соскочить с матраса. По всей видимости, герцог ей не поверил.

— Это была фантазия, — прошептала она.

Спустя несколько секунд Ян снова поднял голову и посмотрел на нее.

— Мы никогда не занимались любовью в такой позе?

— Нет, клянусь.

Он пристально вгляделся в нее, пытаясь определить, говорит ли она правду. Потом тихо спросил:

— Такими вы представляли нас вместе?

Виола колебалась, но, почувствовав, что ладонь Яна начинает поднимать сорочку с ее лодыжек, выдохнула:

— Так мне грезилось, Ян, да. Так мне хотелось с вами быть. Но это было давно, когда я была молода и наивна.

Герцог ухмыльнулся.

— Не похоже, чтобы эту картину рисовал наивный художник.