Американец. Капитаны судьбы - Игорь Леонидович Гринчевский

— И весьма покажет себя на войне! — решительно поддержал меня Семецкий. — Так что есть у нас, чем на суше японцев озадачить. Даже при малом числе. Нам бы только статус официальный получить, да свободу рук обеспечить, чтобы дурь начальственная не помешала. Тогда и фронт удержим до подвоза войск, и заставим дорого заплатить за каждую пройдённую версту. Временем, кровью и деньгами.

— Тут я помочь не смогу!

— А жаль. Но может, хоть по флотской части поможете? Вас ведь три месяца назад в контр-адмиралы произвели! И в начальники Главного Управления портов и торгового мореплавания. На правах министра, между прочим!

— Вот именно! Торгового мореплавания. А по части Военно-морского Флота господин Генерал-адмирал меня к важным делам по-прежнему не допускает.

— И ладно! — улыбнулся я. — Предлагаю именно на этом и сыграть. Обратитесь к государю по-родственному. И скажите, что хотите «потренироваться на кошках».

— Это как это?

Я смешался. Странно, сегодня из меня так и лезли наружу фразы из будущего. Вот только, наступит ли оно? Если мы поменяем историю, и Россия хотя бы не так позорно проиграет в этой войне, многое может пойти совсем иначе. И тогда из этой точки вырастет другое будущее, альтернативное.

— Один мой знакомый мечтал быть охотником. И стал со временем. Но пока он был маленький, тренировался, ловя домашних кошек! — нашел приемлемое объяснение я. — Вот и вам пусть отдадут в «кошки» некоторые мелочи. А мы уж постараемся, чтобы эти мелочи сработали весьма эффективно!

— В этом вы мастер, Юрий Анатольевич! — плеснул на меня патоки Великий князь. — Потому и обсуждаем таким кругом. Так что вы предлагаете?

— Прежде всего, проконтролировать то, что и так делается. Флот ведёт переоснащение снарядов на снаряжение тротилом и новыми взрывателями. Так проследить, чтобы в первую очередь переоснащалась Тихоокеанская эскадра.

Всё верно, тол я производил уже четвёртый год. Причём непрерывно наращивая объёмы. И не особо задирая цену. Поэтому Флот давно уже заменял пироксилин в снарядах, торпедах, или как их называли в русском Флоте — самодвижущихся минах Уайтхеда, и в стационарных морских минах на куда более удобный и не боящийся воды тол.

Причём часть пироксилина на госпредприятиях перерабатывали в шашки и продавали на мои же стройки и рудники для взрывных работ. А с мая месяца, как запустится аммиачный цех в Беломорске, я должен был существенно расширить производство тола.

— Мы планируем закончить переоснащение Флота с пироксилина на тол примерно к середине 1904 года. Вот только вдруг японцы раньше нападут? Вот и прошу вас проследить за очерёдностью переоснащения. Это же мелочь, верно?

Все улыбнулись. А зря. Насколько я помнил, в передачах про Русско-Японскую войну жаловались на то, что русские снаряды часто пробивали броню японских кораблей, но либо не взрывались вообще, либо взрывались, уже пройдя корабль навылет. Да и из торпед срабатывала лишь половина. Объясняли это как раз тем, что где-то отсырел пироксилин, а в других случаях подвели слишком грубые взрыватели.

Теперь же можно было надеяться, что в этом варианте истории результаты боев на море окажутся лучше, чем в прошлой версии.

— Следующими у нас идут подводные лодки. Тут особо стараться не придётся. Мы с первого дня участвовали в постройке подводной лодки «Дельфин».

— Ещё бы! — усмехнулся наш свежеиспечённый контр-адмирал. — Только вам и удалось вписаться в условия конкурса! В первую голову — по весу двигателя.

— Именно так. Все дело в нашем топливе. Оно позволяет делать двигатели легче, компактнее и мощнее, чем у конкурентов. Так и тут. Мы не просто единственные вписались в требования по весу и габаритам, но обеспечили при этом даже бо́льшую мощность. Ну и прочие мелочи — аккумуляторы у нас более ёмкие, а небольшое количество ионисторных батарей, позволяет подлодке «прыгнуть», на четверть часа развивая под водой скорость даже повыше, чем в надводном положении. Ну и регенерацию воздуха мы предложили.

— И совершенно напрасно, кстати! — не удержался от подколки Сандро. — Плавают они недалеко, погружаются ненадолго, так что им воздуха не только на дыхание хватает, они даже самоваром пользуются, чаи гоняют.

— Я их понимаю. Под водой в любую погоду прохладно! — свёл всё к шутке я. — Но учтите, подводные лодки в скором времени себя покажут. Не уверен, что в эту войну, но попробовать надо. Так что регенtрация воздуха лишней не будет!

— Ладно. А за чем ещё вы предлагаете мне присмотреть?

— За связью. Вернее, за рациями! Флот потихоньку закупает их, и закупает именно у нас. Если массовая продукция у нас пока уступает по качеству немецкой или британской, то в небольших партиях мы превосходим их, просто за счет применения более передовых радиоламп.

Вообще, как мне представлялось, по радиоделу мы тут опережали историю моего мира лет на пятнадцать-двадцать. Качественные радиолампы мы ещё на рубеже веков научились делать, но и потом не стояли на месте. Рации постоянно совершенствовались. Хватало и других наработок. Закупленные в Америке осциллографы помогли совершенствовать наши рации и радиодетали куда быстрее, чем это делалось бы вслепую. Причём учёные и инженеры очень быстро начали требовать совершенствовать осциллографы. Мол, у этих характеристики слабоваты. Это и радовало, и тревожило. Ведь по заявленным требованиям и конкуренты могли многое понять. Но я ничего не мог с этим поделать. Нельзя объять необъятное, и осциллографы в России мы производить пока не могли. Приходилось закупать.

Зато нашим лабораториям удалось разобраться с амплитудной модуляцией радиосигнала и уменьшить количество помех, так что теперь по радио передавали песни и музыку, переговаривались голосом.

Именно это непрерывное совершенствование привело к тому, что более новые рации на российских броненосцах обеспечивали уверенный приём морзянки на расстоянии до двухсот морских миль, в то время как японские, относившиеся к предыдущему поколению, — только на полсотни. И мало этого, за счет компактности новых раций, их ставили даже на эсминцы. Хотя дальность приёма и передачи у компактной версии была примерно такая же, как у японских раций. А на дистанциях до тридцати морских миль наши рации позволяли связь «голосом», что могло существенно упростить управление боем.