Пелагий Британец - Игорь Маркович Ефимов

облако пыли появилось наконец на Фламиниевой дороге, когда показались из него первые кавалерийские разъезды, стража на башнях поначалу испустила приветственный клик. По улицам понеслась радостная весть, что не вражеское войско, а римские легионы подоспели на защиту города.

Я присоединился к возбужденной толпе зевак. Откуда-то появилась приставная лестница, и самым прытким удалось взобраться на крышу преторианских казарм, встроенных в городскую стену. Нет, не могли мы поверить, что эти ровные ряды пеших воинов в крепких доспехах, пересекавшие поле сжатой пшеницы, были составлены не из римлян. Наши представления о варварах оставались теми же, что и пятьдесят лет назад. Мы ожидали увидеть дикую орду, косматую, в меховых кафтанах, с палицами и топорами, беспорядочно несущуюся в атаку, разбивающую лбы о каменную кладку. Но эти строгие гребни копий, эти веером рассыпающиеся конные турмы, эти плывущие по воздуху боевые значки когорт и легионов…

Да, наш радостный самообман длился недолго. Центурии врага, подчиняясь неслышным командам, сходили с дороги — одна налево, другая направо, — охватывали город растянутой петлей. Со стен выпорхнули первые стрелы. Но визиготы, не ускоряя и не замедляя шага, расставляли цепь постов за пределами их полета.

Откуда? Когда они научились? Где добыли такое оружие? Кто пустил их через Альпы? Какие демоны довели их до ворот тысячелетнего Рима?

Уже к вечеру второго дня пришло известие, что ударный корпус визиготской пехоты без труда взял Портус, со всеми его хлебными складами. Устье Тибра, этот огромный римский рот, безотказно всасывавший африканский хлеб, сицилийское вино, италийское масло, был перекрыт, запечатан. На всех дорогах и тропках стояли барьеры и рогатки, охраняемые вооруженными часовыми. Город замер, как огромный кабан, не могущий поверить, что нашлась сеть, способная опутать его, повалить, прижать к земле.

Не скрою, в первые недели осады душа моя лишь тихо ликовала.

«Ага, — думал я, проходя мимо притихших домов римских богачей, — пришла и для вас трудная пора? Как? Неужели вам приходится уже целую неделю обходиться без устриц? И даже гусиной печенки ваш повар не смог достать на рынке? Какие незаслуженные страдания! Того гляди, исчезнет со стола и обычная говядина, и рыба, и сыр. От всего привычного обеда останутся только голова и хвост — яйцо и яблоко. А вдруг исчезнут и они? Какой ужас! И вам придется питаться лишь тем, чем бедный куриози довольствовался всю жизнь — полбенной кашей и черным хлебом».

Беда была в том, что и каши, и хлеба стало вскоре не хватать. Уже через месяц городская магистратура уменьшила выдаваемую порцию муки наполовину, а вскоре — и на две трети. Оказалось, что никто в городе не предвидел возможности долгой осады, никто не делал запасов. Зачем держать в погребе солонину, зачем возиться с копчением рыбы, зачем сушить фрукты, вялить козлятину, заливать маслом угрей, когда все можно купить свеженьким?

Базары и лавки опустели. Даже торговцы, у которых оставалась еда на продажу, боялись выставлять ее на вид, продавали только под покровом темноты. Гроздь изюма стоила теперь столько, сколько раньше — корзина винограда.

Первыми начали умирать одинокие старики и нищие. Сначала их подбирали и свозили в общие ямы. Но вскоре городские могильщики сами так ослабели, что не могли уже переправлять в царство Аида нараставшую толпу мертвецов. Трупы валялись на улицах, и поднимавшаяся от них вонь отравляла живых.

Демоны мало интересуются полумертвыми людьми. Поэтому заседания суда прервались, и я остался без жалованья. Нужно было что-то придумать, чтобы не оказаться в повозке, стучавшей колесами и костями под моим окном каждый вечер. Тут-то и пригодились мои тайные сундуки в подвалах судебного здания, которые я заботливо наполнял все эти годы.

Теперь мой рабочий день начинался с того, что я спускался в подвал и освежал в памяти грехи какого-нибудь богача. Затем отправлялся к его дому, просил об аудиенции. Все же остается только поражаться наивности хозяев жизни! Каждый из них рвется наверх, старается быть на виду, но при этом воображает, что все его спотыкания и оскальзывания с праведного пути останутся невидимыми для нас внизу. Стоило мне напомнить хозяину дома кое-какие его махинации с поставками пересохшего леса для строительства базилики или намекнуть, что мне известна квартирка за акведуком Клавдия, у самых Асинарских ворот, принадлежащая миловидной даме с неясными источниками дохода, как высокомерная мина сменялась изумлением и растерянностью. Они даже не пытались узнать, кто я и как набрел на такие щекотливые подробности. Только испускали вздох облегчения, услышав скромные расценки на мое молчание. Иногда я даже соглашался принять плату продуктами.

Грех был бы мне жаловаться на захватчиков визиготов. Пожалуй, никогда еще не купался я в таком довольстве и избытке, как в месяцы осады Рима. Даже благорасположение изголодавшихся молодых людей из хороших семей стало мне по карману. За дюжину слив можно было купить такие ночные игры, о которых при свете дня неловко и вспоминать.

Однако при всем этом город вокруг меня погружался в небытие, как корабль с пробитым днищем. Не убиравшиеся мусор и грязь незаметно поднимались выше дверных порогов, переваливали через края питьевых бассейнов на улице. Ночью по вымершим домам шныряли тени, слышался треск и приглушенные удары топоров. Все деревянное растаскивали на дрова. Но легионы холода проникали повсюду, их было не остановить ни стенами, ни одеялами, ни жалким огнем в полупустой печи.

В поисках спасения люди были готовы хвататься за любой проблеск надежды. Пронеслась молва, что император Гонорий собрал, наконец, войско и спешит на подмогу. Три дня питались этим слухом. Потом в лагере визиготов заметили какое-то необычное движение и стали уверять друг друга, что умер Аларих и идет подготовка к его похоронам, после чего враги снимут осаду и уйдут. Тоже оказалось вздором.

Наконец, как это водится при всех затяжных бедствиях, стали искать тайных виновников. Кто всегда поддерживал дружеские отношения с Аларихом? Кто уговаривал сенаторов принять его на военную службу? Кто не стеснялся посылать варвару наше римское золото и серебро? Проклятый изменник Стилихон. И теперь, когда Стилихон и его сынок получили по заслугам, кто остался в живых из этой семейки предателей? Кто втайне ждет, чтобы открыть врагу ворота Рима?

Тут-то и всплыло имя Серены.

Но — смешные люди! — они передали это дело на обсуждение в сенат. И сенаторы один за другим вставали и произносили обвинительные речи. Перечисляли доказательства измены. Вспоминали прошлые прегрешения жены Стилихона. Помалкивали о том, что обвинительный приговор будет большим подарком для императора Гонория. Который люто ненавидел свою тещу-кузину. Сенаторы говорили и говорили — и