Расколотые небеса - Андрей Ерпылев

Воспаленные глаза вахмистра, обведенные темными, будто полновесные синяки кругами, лихорадочно бегали, мокрые волосы прилипли к покрытому испариной лбу, губы дрожали. Парень был явно не в себе, и, вспомнив, что тому тоже изрядно досталось, в том числе и от его руки, командир выпустил жесткое бронированное плечо солдата. А тот сразу же повернулся и чуть ли не бегом устремился прочь.

«Все, — подумал Бежецкий, глядя ему вслед. — Спекся десантник…»

Он как в воду тогда глядел. Даже раненый Алинских вернулся из госпиталя, а Решетов рвался назад изо всех сил, но вахмистр Лежнев оказался единственным в группе, кто подал рапорт о переводе его в прежнюю часть. Не изменило его решения даже то, что все участники «Ледового десанта» были награждены Георгиевскими крестами (сбылась мечта Рагузова стать полным Георгиевским кавалером), а командир и павший в бою мичман Грауберг — орденами Святого Владимира.

Так и покинул Лежнев товарищей.

Трусом он не был, поскольку ушел не на сытные тыловые хлеба, а возвратился в родную пластунскую роту, кочующую по самым горячим рубежам Империи, где риска было не в пример больше, чем в том же десанте. Связи с товарищами он не поддерживал, а год спустя Маргарита, вызвав ротмистра Воинова к себе, в свойственной ей суховато-иронической манере, здесь, правда, совершенно неуместной, поведала, что Лежнев погиб в Южной Африке, а незадолго до гибели был произведен за боевые заслуги в чин хорунжего. [32]

Но сам Александр никак не мог забыть последнего своего разговора с вахмистром.

Десантники должны были возвращаться обратно на базу, поскольку до особого решения руководства все попытки проникновения в «Ледяной мир» были запрещены, «ворота» заблокированы бетонными плитами, заминированы, а прямо напротив них спешно возведен дот, постоянно державший проход в Иномирье на прицеле крупнокалиберных пулеметов и огнеметов.

Федоров выздоровел, и командование группой вновь перешло к нему. Тепло простившись с бойцами, экс-командир прошел в барак, переоборудованный под казарму, и увидел там одиноко сидящего на койке Лежнева, со ставшим в последнее время привычным, задумчиво-тоскливым выражением на лице, глядящего в окно.

— Собрал вещи, вахмистр? — спросил его Бежецкий. — Ваши все уже готовы.

— Собрал, ваше благородие…

— Ну, давай тогда прощаться.

Вахмистр неожиданно криво усмехнулся:

— А ведь я тогда дополз до того убитого, ваше благородие.

— Что? — не понял сразу Александр. — До какого убитого?

— Да там, — неопределенно махнул рукой Лежнев. — До того… которого Степурко из Решетовского «Василиска» завалил.

— Ну и что там было? — спросил Бежецкий, думая про себя: «Совсем с катушек съехал вахмистр — два сотрясения подряд, это не шутка!» — Черт с рогами? Не тяни — говори.

Камера на шлеме Лежнева оказалась поврежденной — не то от пулевых попаданий, не то от удара, поэтому проверить его слова было нельзя. А не верить — не имело смысла.

— Что? Да ничего особенного. — Улыбка вахмистра застыла, превратившись в оскал. — Лежал жмурик ничком, мордой в снег. Между лопаток, — он расставил руки на полметра, — вот такая дыра! И даже не парил уже — застыла кровушка на морозе. Ну, я его перевернул, по карманам пошарил — ничего. Ну, патроны там, все такое… Доспех я ему расстегнул…

— Он что, в доспехах был? — не понял Александр. — Как рыцарь?

— Да что вы, ваше благородие! Какой там рыцарь! Точь-в-точь как наши доспехи у него были. Те же наплечники, та же кираса, тот же шлем…

— Постой-постой! Ты хочешь сказать…

— Я шлем-то ему открыл, — продолжал Лежнев, не слушая, кажется, даже не заметив вопроса. — Думал: взгляну хоть, что за морда у супостата этого. Похож на нас или нет. А там…

Он надолго замолчал, снова уставившись в окно.

— В общем, полз я назад, как на крыльях летел, и все загадывал: если до казармы донесу, да утром снова увижу — значит, правда, не поблазнилось. А коли пусто будет — то сон это, ерунда. Галлюцинация по-ученому.

— Что увидишь? Что пусто? — не выдержал Бежецкий.

— А вот это. — Вахмистр нагнул голову и снял с шеи стальную цепочку с прикрепленным к ней «смертным медальоном».

Александр повертел в руках дюралевую овальную пластинку с личным номером, перечеркнутую поперек пунктиром мелких сквозных отверстий, по которым следовало разломить бирку в случае гибели владельца на поле боя: одну половину похоронить вместе с ним, а вторую — доставить в штаб. Медальон был, естественно, цел, поскольку его обладатель сидел перед ним живой и здоровый. По крайней мере — физически.

— Ну и что?

— А вот — второй, — из кармана Лежнев вынул вторую точно такую же бирку на цепочке и тоже протянул бывшему командиру, — не отличить ведь, правда?

Медальоны действительно были неотличимы.

— Вот и я крутил и вертел до посинения, а различий не нашел, — тоскливо сказал вахмистр, следя как Бежецкий крутит «железки» в руках, смотрит отверстия на свет и чуть ли не пробует металл на зуб. — Одинаковые они.

Он отвернулся и прошептал едва слышно:

— А там, на снегу, я лежал. Только мертвый…

25

Неделя, отпущенная на «ознакомление» с методами работы «зазеркальных» пограничников, пролетела, как один день. Поначалу те сторонились своего «потустороннего» коллеги, чуть ли не брезговали любым внеслужебным общением, но мало-помалу уравновешенный, знающий себе цену молодой человек с «того света» перестал казаться большинству чем-то из ряда вон выходящим. Сыграло свою роль и то, что один из тушинских пограничных контролеров, поручик Васечкин, уже побывал месяц назад в «другой» России и привез оттуда массу впечатлений. Особенно — о близнецах тех своих сослуживцев, которых удалось встретить на «той стороне».

А в остальном, если не считать связанных с иным миром разговоров и постоянно забегающих «по делам», а на самом деле — поглазеть на выходца из иной России, служба здесь мало отличалась от знакомой Вячеславу. Прав бы Исидор Ильич — пожелание руководства о каком-либо обмене опытом между двумя совершенно одинаковыми структурами, пусть и разделенными бездонной пропастью, отдавало идиотизмом. И как могло быть иначе, если обе руководствовались в своей работе одинаковыми законами, правилами и предписаниями, сотрудники носили одинаковую форму и погоны на плечах, да еще и личный состав на восемьдесят процентов состоял из абсолютно идентичных людей?

Кольцов, например, сразу нашел общий язык с близнецом Акопяна, подружился с аналогом Бори Шенкельгаузена, а местного стукача и подлизу Семена Кошевого невзлюбил всеми порами души так же, как его оставленную по ту сторону копию.

И все бы было ничего, если бы не то обстоятельство, что за все семь дней командировки поручик так и не собрался ни посетить вызубренный им наизусть адрес, ни позвонить по хорошо известному ему номеру.

Валяясь долгими вечерами на скрипучей постели в номере дешевенькой гостиницы в двух шагах от аэропорта (казна, хоть и отправила его в «запределье» за свой счет, оказалась очень и очень прижимистой) Вячеслав уговаривал себя, что вот завтра обязательно… И твердо знал, что ни завтра, ни послезавтра, ни через день этого «обязательно» не случится. Что вся эта затея с поездкой в «зазеркальную» Россию изначально была авантюрой, авантюрой она и останется…

Вконец измучив себя, Кольцов собирался даже прервать «отпуск» раньше времени, чтобы вернуться обратно и окончательно выбросить из головы и спасенную им девушку, и саму вторую Россию заодно. Тем более что отношения между двумя одинаковыми державами накалились настолько, что два пресловутых медведя, никак не могущие поделить одну берлогу, для обозначения творящегося никак не подходили. Скорее тут подошла бы аналогия с двумя пауками в банке.

Чего стоило беспрестанное поливание грязью «антиподов» по всем каналам телевидения, толпы бездельников, скандирующих чушь и потрясающих лозунгами напротив выхода из пассажирского терминала, которые Вячеслав видел каждый день по дороге с «работы» «домой», исписанные ругательствами стены. Причем порой настолько двусмысленные, что поручик, никогда «сотрясателей устоев» не поддерживавший ни в каком виде, лишь диву давался: о чем думают власти? Что должен подумать обыватель, видящий, как средь бела дня несколько расхристанных юнцов самого маргинального типа малюют баллончиками с краской на парапете пешеходного моста надпись такого содержания: «Император Николай — ко…» И стоящий в двадцати шагах городовой лишь благодушно ухмыляется в усы, поскольку парой минут раньше один из «художников» объяснил ему, что имеется в виду «тот» император, а вовсе не Его Величество.

Всеобщая шизофрения, охватившая державы-близнецы, настолько угнетала Кольцова, что ему не только не хотелось идти куда-то на поиски Екатерины, но даже покидать свой номер. Особенно после того, как десяток молодчиков, узнав неведомыми путями, что обитающий в нем офицер — «оттуда», устроил на него засаду в темном проходном дворе, ведущем к гостинице.