Чтобы ребенок не был трудным - Татьяна Шишова

Интересно, сколько вы так протянете? — Думаю, не очень долго. В подобной ситуации взрослый человек либо уходит с работы, либо становится больным-хроником (у психиатров это называется «уход в болезнь»).

Ребенок самовольно поменять школу не может. Поэтому он тоже заболевает или начинает отлынивать от занятий: прогуливает уроки, не готовит домашних заданий. Короче, «сачкует», ищет какую-то отдушину. А взрослые, наоборот, стараются закоротить его на мыслях о школе — то есть НА НЕГАТИВНЫХ ПЕРЕЖИВАНИЯХ. Ну, и каков будет результат?

— Надо, наоборот, внушать такому ребенку, что на школе свет клином не сошелся. Что в его жизни есть много другого, не менее ценного. И что многие великие люди учились совсем неважно. Пушкин, например, был одним из самых последних в лицее. Но зато потом стал первым поэтом России.

Естественно, я не призываю вас плюнуть вместе с ребенком на школу и на отметки. Но успокоиться, расслабиться необходимо. Нервозностью все равно ничего не добьешься. Дети гораздо быстрее преодолевают психологические трудности как бы между делом, когда их внимание отвлечено чем-то другим.

Сравнение - мать учения

Чтобы человек научился преодолевать трудности (любые, в том числе с приготовлением уроков), у него не должно возникать впечатления беспросветности. Когда сколько ни бьешься, а толку чуть. Это и взрослых-то расхолаживает, а детей, которым гораздо больше, чем взрослым, необходим скорый результат, и подавно. Многие дети предпочитают вообще отказаться от того, что им кажется трудным, чем вновь и вновь терпеть неудачу.

Поэтому крайне важно создавать у ребенка впечатление, что он продвигается вперед.

Пусть даже иллюзорное! Если вы будете это терпеливо делать, со временем иллюзия непременно станет реальностью. Ребенок поверит в свои силы, и произойдет прорыв. Если же вы будете воздерживаться от похвал, дожидаясь реальных успехов, чтобы можно было похвалить сына или дочь от чистого сердца, то скорее всего — не дождетесь.

Буксуя на месте, дети часто теряют надежду вылезти из кювета и застревают в нем надолго, если не навсегда.

В первом классе мой младший сын Феликс писал как курица лапой. Разобрать эти каракули было часто невозможно. Он старался изо всех сил, но ничего не получалось. Почерк — штука наследственная, а наш папа, мягко говоря, не великий каллиграф. Он порой и сам не может разобрать, что же такое понаписал. О других и говорить нечего.

Но постепенно буквы в Феликсовой тетради стали хотя бы немного похожи на буквы, а не на какие-то птичьи следы на снегу. Все это время я его подбадривала, говорила, что почерк — дело десятое, потом на него уже не будут обращать такое повышенное внимание. И вообще, он пишет гораздо лучше, чем раньше. Вон как буква «у» хорошо стала получаться. И «ш» не заваливается, и «о» теперь у нас кругленькая, а не как сосиска...

В доказательство я демонстрировала Феликсу его первые тетрадки, которые специально сохранила, понимая, что как бы он ни писал в дальнейшем, это все равно будет образцом чистописания по сравнению с первыми опытами.

Учительница, правда, моего оптимизма не разделяла. Нам с ней вообще не повезло. Она, например, не ценила, что Феликс в шесть лет единственный из класса читал свободно, как взрослый, и буквально проглатывал книгу за книгой. И считал хорошо, и рассказывал так, что заслушаешься.

— Слишком он у вас умный, а писать красиво не умеет, — говорила она и ставила Феликсу очередную двойку «за отвратительный почерк».

Поэтому мне приходилось подбадривать сына за двоих, так как я понимала, что еще чуть-чуть — и он откажется учиться, измученный постоянными неудачами.

И вот однажды заглядываю я потихоньку в комнату и вижу такую картину. Сидит мой ребенок на кровати и сам себя врачует, листая тетрадку за первую четверть. А рядом лежит новая тетрадь с очередным замечанием насчет почерка. Феликс смотрит на эту надпись, затем переводит взгляд на свои старые каракули и говорит с моими интонациями:

— А все-таки лучше, чем раньше... «Ш» не заваливается, «о» не сосиска...

И, успокоившись, переходит за стол готовить уроки.

Сейчас он ученик седьмого класса. Почерк, конечно, неважный, но вполне терпимый. Зато уроки Феликс всегда делает сам, мне даже не приходится ему напоминать. А ведь могло быть совершенно иначе...

Глава 5. Я лежу болею, сам себя жалею: ребенок в больнице

Дай Бог, чтобы советы, содержащиеся в этой главе, не пригодились вам никогда. Но, увы, как бы мы ни берегли наших детей, от попадания в больницу не застрахован никто. И заботливым родителям стоит все-таки заранее поинтересоваться последствиями так называемой «больничной психотравмы». Ведь древние римляне недаром говорили: «Кто предупрежден, тот вооружен».

Что такое «детский госпитализм»?

Для меня долгие годы оставалось загадкой, почему моя дочь в раннем детстве панически боялась людей. Она даже к близким родственникам не шла на руки, а если на нее слишком пристально, как ей казалось, смотрели посторонние, начинала рыдать.

По ночам Кристина сама себя укачивала: становилась на четвереньки и, не просыпаясь, сосредоточенно двигала кроватку на колесиках взад и вперед. Дело кончилось тем, что у кроватки отвалилось колесо. Мои друзья отказывались верить, что это сделало такое крохотное, с виду абсолютно беспомощное создание.

Позже Кристинка полюбила качели. Конечно, их любят все дети, но одни немного покачаются и слезут, а она раскачивалась часами, и отвлечь ее было невозможно.

Людей дочь по-прежнему дичилась. При одном виде белого врачебного халата с ней случалась истерика. Да что там врачи! На моей памяти это был единственный ребенок, который испугался... Деда Мороза. Когда тот на детском утреннике сделал всего лишь шаг по направлению к Кристине, она заверещала, как резаная, и чуть было не сорвала новогоднее представление.

А еще ей по ночам снились кошмары. Я это поняла тоже далеко не сразу, ведь дочка была совсем крохотной и не могла объяснить, почему она вдруг закатывается плачем и кричит без остановки минут пять, не слыша обращенных к ней слов и никого вокруг не замечая, хотя глаза ее широко распахнуты...

Я уже всерьез задумывалась о ее лечении у психоневролога, но, к счастью, до лекарств дело не дошло, потому что примерно в три года характер Кристины резко переменился, и она превратилась в веселую, общительную девочку. Странности исчезли, как наваждение. Вспоминая о них, я только диву давалась: откуда что взялось? И только спустя много лет узнала про так называемый «детский госпитализм».

Оказывается, если ребенок в раннем возрасте проводит какое-то время в больнице без матери (а дочь действительно несколько недель после рождения была в больнице без меня), у него потом появляется и вроде бы беспричинный страх чужих людей, и любовь к раскачиванию, и ночные кошмары.

Казалось бы, какая разница новорожденному младенцу, где и с кем быть в первые недели жизни? Он ведь почти все время спит. Уход в больнице, где лежала моя дочь, был вполне приличный, детей не бросали на произвол судьбы, вовремя кормили, перепеленывали, делали всякие процедуры. Но крохотному несмышленышу необходим эмоциональный контакт с близкими. А попросту говоря, материнская любовь, которую даже самая добрая медсестра не может испытывать к чужому ребенку. Не потому, что она плохая, а потому, что она не его мать. И эта любовь нужна маленькому человечку не меньше, чем молоко и сухие пеленки.

Нехватка эмоциональных контактов травмирует ребенка, и он пытается это компенсировать разными доступными ему средствами. Например, начинает повторять одни и те же действия, которые его успокаивают. Типичный пример таких стереотипных действий — упорное раскачивание. Когда же ребенок возвращается домой, в нормальные условия, симптомы госпитализма со временем проходят. Однако порой (как вы могли убедиться на примере моей дочери) это восстановление может растянуться на несколько лет.

Психотравма - не каприз

Родители не должны считать капризом странности ребенка, попавшего в раннем возрасте в больницу. Не спешите его «перевоспитывать»: отучать от рук, оттаскивать от качелей, рано прятать пустышку. Наоборот, таких детей нужно почаще брать на руки, прижимать к себе, покачивать, приговаривая что-то тихое и ласковое. Им, как воздух, необходим физический контакт со взрослыми, необходим гораздо дольше, чем обычным детям.

Эмоциональные травмы первых месяцев жизни оставляют очень глубокий след в душе ребенка. Впечатления эти неосознанные и потому особенно опасные. На сознательном уровне ребенок их не помнит, но, вытеснив-шись в сферу бессознательного, младенческие впечатления властвуют над ним, определяют его поведение. Недаром так сложна психологическая коррекция детей из домов ребенка, которые первый год жизни проводят в условиях, приближенных к условиям больницы.