Лжедмитрий II: Исторический роман - Борис Тумасов

У корчмы Янкеля, что при въезде из Седлеца в Варшаву, пан Меховецкий, прозванный за свой синий нос паном Сливой, остановил коня, привязал к кольцу. Больше года прошло, когда он в последний раз переступал этот порог.

Толкнул пан Меховецкий рассохшуюся дверь, и она отворилась с жалобным скрипом. В нос шибануло тяжким духом. В корчме, как и прежде, пусто. Меховецкий опустился на лавку у стола. Кисло зловонили гнилая капуста, лук и еще черт знает что.

— Эй, есть ли здесь кто живой? Янкель, собачий сын, куда ты запропастился? — позвал пан Меховецкий.

За тонкой перегородкой пошушукались, и из-за грязной занавески высунулась растрепанная голова с седыми кудрявыми пейсами.

— А, Янкель! — вскрикнул Меховецкий.

Увидев Меховецкого, хозяин корчмы обрадовался:

— О, пан Слива, а я таки гадал, кто это разоряется? Пан вернулся из Московии и у него в карманах злотые? Тогда Фира зажарит ему куру на вертеле!

— К черту злотые, Янкель! Слава Иисусу, моя башка цела. Я вернулся домой не богаче, чем уезжал. Жарь куру, Янкель!

Корчмарь сник:

— Но кура стоит злотых, пан Слива. Я могу дать пану в долг разве только клецки, какие едят украинские казаки.

— Янкель, — грозно сдвинул брови Меховецкий, — песий человек, проклятый жид!

Янкель обиделся:

— Если пан бранится, я не дам и клецков.

Меховецкий вздохнул:

— Неси, собачий сын.

Ел пан Меховецкий торопливо, а Янкель топтался рядом и все порывался спросить о чем-то. Наконец не выдержал:

— Я дам пану еще жбанчик пива, если он не станет кричать на бедного Янкеля.

— Чего же ты хочешь, вражье семя?

— Пан Слива, где тот рыжий Матвей, какой сидел вон там, у окна, и читал Талмуд? Он и вправду царь московитов?

— Сто чертей тебе в зубы, проклятый корчмарь. Он такой же царь, как ты, Янкель, пророк Исайя. Песий человек Матвей Веревкин променял меня на ублюдка Ружинского.

— Ай-яй, какой неблагодарный талмудист! Так обидеть пана Сливу! Таки моя бедная мамочка говорила: рыжие — коварные. Фира, принеси вельможному пану пива!

От Янкеля Меховецкий поехал на свой запустевший, разоренный хутор, переоделся в сухое и тут же отправился к канцлеру.

От Камы-реки и на север, все междуречье Волги и Вятки ждало прихода царя Дмитрия. Его «прелестные» письма с посулами земли и свободы возмущали люд по городам и острогам, дальним и ближним селениям. Обещал Дмитрий вотякам и черемисам, чувашам и татарам свободу…

Засыпали снега степи и леса, заковали морозы реки, но даже зима не помеха, не стихали волнения. Междуречье отрекалось от царя Василия.

На Рождество орда крещеных арзамасских мурз, переправившись по льду на левый берег Волги у Козьмодемьянска и взрыхлив снежный наст тысячами копыт и сотнями санных кибиток, достигла Яранска и Санчурска. Стрельцы в острогах поспешили открыть ворота, а орда уже повернула к Царевококшайску и, соединившись с черемисами старшины Варкадина, с боем взяла город.

У Свияжска объявилась татарская орда. Она разбила кибитки под стенами острога. В помощь Свияжску из Казани пришел Стрелецкий приказ. Добирались по бездорожью, с опаской: ну как под сабли угодят? А когда увидели стрельцы, что в заснеженной степи их ждет татарская конница, отступили к Казани.

Василий Шуйский отписал в Астрахань воеводе князю Федору Ивановичу Шереметеву, дабы тот вел полки к Москве, а по пути карал инородцев и сызнова приводил их к присяге.

Собрались у Гагарина; сам князь Роман Иванович с дворянами Тимофеем Грязным да Григорием Сумбуловым. Сидели таясь, переговаривались вполголоса, ждали Михайлу Молчанова.

Стольник пробрался в Москву в платье мужицком, с хлебным обозом. Но где, у кого скрывался, ни Гагарин, ни иные не знали. А скрывал его князь Василий Васильевич.

К князю Гагарину Молчанов явился под вечер. В сенях обмахнул метелкой снег с валенок, скинул тулуп и шапку, вступил в хоромы, поклонился, сел на обитую бархатом лавку.

Разговор начал князь Гагарин:

— Поздорову ли живешь, стольник?

— Благодарю Господа, князь Роман Иванович. Вижу, у вас на Москве худо, нужду терпите. Васька Шуйский довел до голодных дней.

— Бог не без милости, настанет час — будет пища, — сказал Гагарин.

Молчанов отрицательно покачал головой:

— Покуда Шуйский на царстве, голода и мора не миновать… А послан я к вам, бояре и дворяне, государем Дмитрием Ивановичем, дабы вы удумали, как от Васьки избавиться. Тогда будет вам милость царская.

Гагарин с товарищами слушают, о чем еще стольник сказывать будет. К Молчанову у них веры нет, лжив и коварен стольник, кровь Годуновых на нем. А Михайло свое ведет:

— Всем бы знать, у государя Дмитрия Ивановича сила великая, казаков с Дона и Украины за сорок тысяч да ляхов и литвы под тридцать…

— То-то и беда, что ляхи с литвой, — перебил Тимофей Грязной. — Обсели государя, над российским глумятся. Нам ли не помнить, как при первом Дмитрии шляхтичи на Москве гуляли.

— Нет, Михайло, — поддержал Грязного Сумбулов, — в Москву мы ляхов не впустим.

— Так вы Шуйского хотите? Ох, дворяне, не случилось бы с вами лиха!

— Не стращай, стольник, — озлился Грязной. — Да царь ли в сам деле твой Дмитрий?

Князь Гагарин попытался смягчить накалявшуюся обстановку:

— Погоди, Михайло, слушай, о чем я стану сказывать. Мы Шуйскому не слуги, но коли прогоним его, то и Дмитрия не призовем: с ним ляхи и литва. Созовем Земский собор, всей землей царя изберем.

— Истину сказываешь, князь Роман Иванович, — согласился Сумбулов, — не надобен нам государь из Жигмундовых рук, был один.

— Ни Василия, ни Дмитрия! — выкрикнул Грязной.

Молчанов поднялся:

— Дмитрия не желаете, доколь Василия терпеть?

Сумбулов ощерился:

— Ты нас, стольник, не торопи. И курочке яичко снести время надобно. Кабы Дмитрий не играл с королем в одну дуду, мы бы не прочь и его принять.

— Прости, хозяин, и вы, гости. — Молчанов пригладил бороду. — Когда Шуйского с престола сведете, не ошибитесь в царе.

Не из приятных для Голицына была беседа с Молчановым. Напомнил стольник, как в угоду первому Лжедмитрию удушили они Годуновых. А князю Василию Васильевичу так хотелось забыть все это. У Голицына мысль давняя зрела: прогнать бы Шуйского и самому на царство сесть. Аль голицынский род Шуйским уступит?

Князь Василий Васильевич злился. Вишь, приплели Шуйские, что они от кесаря Августа начало ведут. В таком разе они, Голицыны, от князя Гедимина…

Случалось, спорили князья, чей род древнее, приписывали были и небылицы, а истина в одном: корни Шуйских к Александру Ярославичу Невскому уходят, а Голицыных — к Дмитрию Ивановичу Донскому…

В разговоре с Молчановым князь Василий Васильевич скрыл тайные мысли, посулив, коли Шуйского прогонят, помочь Дмитрию в Москву вступить.

Нахлобучив соболью шапку по самые брови и кутаясь в лисью шубу, Сапега вышел из просторной избы. Едва порог переступил, как мороз перехватил дыхание. Воевода прикрыл рот меховой рукавицей.

Деревья в серебристом инее, блестит до боли в глазах лед на озере, а крепостные стены и башни, церкви и монастырские постройки в синей дымке. Красное, морозное солнце поднималось над лесом.

Сапега смахнул выдавленную холодом слезу, постоял чуть-чуть и отправился на батареи. Припудренные инеем, сиротливо стоят пушки, рядом — припушенные снегом горки ядер. У костра отогреваются караульные. Пустынно в лагере, шляхта и казаки попрятались по избам и землянкам, а лошадей завели в клементьевскую церковь.

Беспечность в лагере пугала Сапегу. Стоит стрельцам напасть неожиданно — не миновать беды.

Из-под ладони Сапега долго всматривался в мощные монастырские стены и башни. На каждой из двенадцати — орудия. А вон и водяная башня, где варят монахи смолу и льют на головы осаждающих. На стенах перекликались дозорные, звонил в лавре колокол, сзывая к утренней. Сапега с раздражением подумал, что ни длительная осада, ни голод не сломили защитников лавры. Сапега снова посылал парламентеров, взывал к разуму воевод Долгополова и Голохвостова, но те не пожелали вступать в переговоры, а старый архимандрит назвал осаждающих неразумными, сравнив их с тучей, на время закрывшей солнце.

Ответ рассмешил Сапегу: в монастыре хозяйничают голод и мор, то ли еще станется весной!

С отъездом Лисовского от лавры Сапега решил с приступом повременить и ослабить орудийный обстрел, приберечь пороховые заряды: они понадобятся, когда он, Сапега, назначит час решающего удара. А такой наступит, пусть только похозяйничает голодная смерть. У старосты усвятского еще теплилась надежда, что осажденные сдадут лавру. Вот тогда он спросит Иоасафа, кто из них неразумный.

Посылал Сапега к стенам монастыря боярина-перемета Михайлу Салтыкова с дьяком Иваном Грамотиным, те взывали признать царя Дмитрия, но монахи речам тушинцев не вняли, а боярина и дьяка обстреляли из пищалей.