Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт

санитар, а потом пришла охрана и вывела в вестибюль. Там меня передали полицейским.

Я наблюдаю, как Джо достает из кармана ручку и что-то записывает на салфетке.

– Значит, вот наша версия: это не убийство, это жест милосердия.

– Так и есть.

– Нужно, чтобы ты принес мне письмо, подписанное отцом, – говорит Джо.

– Оно в доме отца.

– Ладно, я заберу его попозже.

– Почему не сейчас? – спрашиваю я.

– Потому что я собираюсь поговорить со всеми, кто присутствовал в тот день в больничной палате.

Джо бросает на стол двадцатидолларовую купюру.

– А ты, – говорит он, – направляешься в полицейский участок.

Нас встречает вчерашний уполномоченный по внесению залога.

– Знаете, мистер Уоррен, – говорит он, – мы не даем мили постоянного клиента за частые посещения.

Все происходящее напоминает серьезный приступ дежавю: уполномоченному вручается очередное обвинение, к стене прислонился детектив со скрещенными на груди руками, рядом со мной сидит Джо. Уполномоченный просматривает обвинение, но я вижу, что на этот раз он удивлен.

– Покушение на убийство – очень серьезное преступление, – говорит он. – И это второй арест за очень короткий срок. Знаете, мистер Уоррен, я не могу закрыть на это глаза. Я назначаю залог в пятьсот тысяч долларов.

– Что?! – Джо подскакивает со стула. – Это же астрономическая сумма!

– Обсудите это в понедельник с судьей, – отвечает комиссар.

Джо поворачивается к полицейскому:

– Могу я поговорить с моим клиентом наедине?

Уполномоченный и детектив заканчивают оформлять бумаги и оставляют нас одних в комнате для допросов. Джо качает головой. Я уверен, что сейчас он жалеет о решении жениться на моей матери, потому что в приданое к ней получил пасынка, постоянно попадающего в неприятности.

– Не волнуйся, – говорит Джо. – Обвинение зачитают в суде высшей инстанции, и судья не будет настаивать на таких условиях залога.

– А сейчас что нам делать?

– Чтобы внести залог, нужно пятьдесят тысяч долларов, – глядя в пол, объясняет Джо. – У меня просто нет таких денег, Эдвард.

– И что это значит?

– Это значит, – говорит он, – что тебе придется провести выходные в тюрьме.

Если бы неделю назад мне сказали, что я окажусь в исправительном учреждении Нью-Гэмпшира, то решил бы, что это безумие. Тогда я считал, что через неделю отец уже пойдет на поправку и я полечу обратно в Чиангмай к своим студентам.

Однако жизнь имеет обыкновение ломать все планы.

Офицер исправительного учреждения вводит мои данные в компьютер одним пальцем. Я ожидал, что он лучше справляется со своей работой. Или хотя бы пойдет на курсы набора текста на компьютере. Он печатает так медленно, что у меня зарождается надежда: мне не придется идти в камеру – я все еще буду сидеть здесь, когда за мной придут, чтобы отвезти в суд для предъявления обвинения.

– Выверни карманы, – приказывает он.

Я достаю бумажник с тридцатью тремя долларами и небольшим количеством батов, ключ от отцовского дома и ключи от прокатной машины.

– Мне вернут эти вещи? – спрашиваю я.

– Если отпустят, – отвечает офицер. – В противном случае деньги переведут на твой счет до суда.

Я не могу допустить даже мысли о таком. Это всего лишь недоразумение, и в понедельник Джо все объяснит судье.

Но в голову то и дело закрадываются сомнения, как неясные тени в переулке. Если обвинение несерьезно, почему уполномоченный по внесению залога назначил такой высокий залог? Почему окружной прокурор позвонил Джо и сообщил, что мне предъявлено обвинение? И опять же, если обвинение несерьезно, почему меня везли в окружную тюрьму на заднем сиденье машины шерифа?

Я ничего не смыслю в юриспруденции, и это правда. Но я достаточно знаком с основами, чтобы понимать: жалобу, из-за которой меня обвинили в нападении, могла подать больница, но только штат способен возбудить уголовное дело об убийстве.

Откуда окружной прокурор так быстро узнал о случившемся?

Кто-то ему сообщил.

Вряд ли это сделали врачи, потому что, если смотреть правде в глаза, они обрисовали мрачный диагноз отца с предельной ясностью. Больничный адвокат тоже под сомнением. Если бы все пошло по плану, она бы только порадовалась освобождению койки для пациента, которому в больнице по-настоящему смогут помочь. И совершенно точно тут не замешана координатор донорского центра, потому что с ее стороны было бы странно мешать интересам своей организации.

Остается кто-то из медсестер. Сидя в палате отца, я повстречал их множество. Одни были веселыми, другие добрыми, кто-то приносил мне перекусить, а кто-то – молитвенные карточки. Можно допустить, что некоторые придерживались консервативных убеждений, верили в святость жизни любой ценой. Такой человек вполне мог стать медсестрой, чтобы сохранить этот дар, и прекращение жизнеобеспечения нанесло ему душевную травму, хотя и входило в должностные обязанности. Добавить к этому истерику Кары и…

Я спотыкаюсь о собственные мысли.

Все сходится – это сестра меня заложила. В конце концов, кто выберет обвиняемого в убийстве в качестве законного опекуна?

Меня пробирает внезапный озноб, хотя в комнате так жарко, что она сойдет за филиал восьмого круга ада. Я обхватываю себя руками, надеясь скрыть дрожь.

– У тебя проблемы со слухом? – кричит офицер, наклоняясь надо мной.

Я понимаю, что не слышал ни единого сказанного им слова.

– Нет. Простите.

– Иди за мной.

Он ведет меня в крошечную душную комнату.

– Раздевайся, – приказывает он.

Думаю, не стоит даже упоминать о стереотипах, связанных с тюрьмой и геями. Но когда я слышу его слова, то больше не могу притворяться, что ничего не происходит и все это понарошку. Я никогда даже не задерживал библиотечные книги, а теперь у меня будет судимость. Меня собираются обыскивать с раздеванием. Меня запрут в камере с преступником, который заслуживает нахождения в тюрьме.

– Вы имеете в виду, прямо здесь?

– Ой! – восклицает офицер, округлив глаза в притворном ужасе. – Мне так жаль. Должно быть, ты бронировал отдельный домик с видом на пляж. К сожалению, этот пакет услуг сейчас недоступен. – Он складывает руки на груди. – Однако я могу предложить тебе такой выбор: или ты раздеваешь сам, или я тебя раздену.

Мои руки тут же тянутся к поясу брюк. Непослушными пальцами я расстегиваю молнию и поворачиваюсь к офицеру спиной. Расстегиваю молнию на отцовской куртке, пуговицы на рубашке. Стягиваю носки и в последнюю очередь снимаю трусы. Офицер поднимает каждый предмет одежды и внимательно осматривает.

– Повернись ко мне лицом и подними руки, – говорит он, и я закрываю глаза.

Я чувствую на себе его взгляд сапера. Он натягивает пару латексных перчаток и приподнимает мои яички.

– Поворачивайся и нагнись, – приказывает он.

Я подчиняюсь, и он раздвигает мои ноги, проникая пальцами внутрь.

Однажды в бангкокском баре я